Анатолий Азольский Связник Рокоссовского Пассаж
Эмигрантское же правительство в Лондоне <…> не бездействовало, вело активную антисоветскую пропаганду, руководя на занятой немцами территории многочисленной Армией Крайовой, которую вооружило и считало Войском Польским, своим и только своим войском. Линия Керзона, на которой настаивала Москва в будущем устройстве и разграничении Европы, лондонским правительством отвергалась, границей между СССР и Польшей признавалась та, что была в Рижском договоре 1921 года, с обязательным поглощением Западной Украины и Западной Белоруссии; планы лондонцев поражали (до Сталинградской битвы) грандиозностью, под польскую длань желали подвести всю Украину, Восточную Пруссию и Вильнюс (Вильно, разумеется). -----------------------------------------------------------------------------------
1 августа 1944 года в 17.00 руководитель АК генерал Тадеуш Коморовский отдал приказ о начале восстания в Варшаве. Цель восстания — захват города, то есть освобождение его от немцев (оккупантов) и провозглашение власти пребывавшего в эмиграции правительства. Делегатура последнего уже находились в городе. Дать сигнал к восстанию было для лондонцев делом чести, а точнее — актом отчаяния, промедление означало смерть, политическое забвение. Находясь примерно в таком же пикантном положении, чешское эмигрантское правительство двумя годами раньше послало в родную страну диверсантов, чтоб убить Гейдриха (наместника) и прогреметь на весь мир. Гейдрих, кстати, ездил по Праге без охраны и мог быть уничтожен любым прохожим с крепкими нервами и хорошим пистолетом. (В самом начале мая 1945 года чешские коммунисты, сильно убоявшись послевоенной политической конкуренции, поднимут такое же скоропалительное восстание в Праге, и быть бы городу на Влтаве разрушенным, если б не оказавшаяся вблизи власовская дивизия, выбившая немцев и спасшая торопыг от позора.)
Никто в Лондоне и в АК не сомневался в сокрушительном успехе восстания, тем более что немцы — так считалось — завязли в боях с русскими и мигом покинут город, который немедленно станет столицей послевоенной Польши. Вера в успех была столь велика, что находившийся в Москве премьер Миколайчик не удосужился 1 августа поставить Сталина в известность о скорой победе. Москву о грядущем восстании осведомили агентурные источники, которые тем удобны (и неудобны!), что не могут оглашаться прессой или дипломатами. Немцы же превосходно знали, чем займутся поляки в ближайшие дни, и соответственно подготовились. Для устрашения их и показа тевтонской мощи генерал Форманн сквозь всю Варшаву — в направлении на восток — провел накануне восстания свеженькую танковую дивизию “Герман Геринг”. Одновременно к Варшаве перебрасывались из Румынии и Франции другие соединения, не несшие в себе горечи недавних поражений вермахта и рвавшиеся в бой.
Между тем с первых же часов восстания стали очевидными обреченность его и скорое поражение.
Будто по заказу Гитлера и Сталина, словно нарочито все было Коморовским разработано так, чтоб восстание с треском провалилось. Еще в июле, незадолго до дня “W”, Армия Крайова подсказала и немцам и русским, как надо такие мятежи раздавливать в зародыше. По приказу Коморовского АК провела генеральную репетицию будущего освобождения Варшавы, взяла власть в Вильнюсе и Львове накануне прихода туда советских войск. Итог этих тренировочных боев оказался для Коморовского плачевным: немцы перестреляли бунтовщиков, а уцелевшим ничего не оставалось, как вступить в армию Берлинга, подчинявшуюся Москве. -----------------------------------------------------------------------------------
По мере того как русские, наоборот, не слабели, а набирали силу и слоновый топот их дивизий слышался все ближе и ближе, аппетиты становились умеренными, про Украину было временно забыто, но отвод русских войск на старые, до 17 сентября 1939 года, позиции мыслился по-прежнему. (О Восточной Пруссии пока помалкивали, хотя еще в конце XX века Калининград поляки официально именовали так: Крулевец.) Суть всех планов оставалась прежней, жесткой: русских в Польше быть не должно!
И тем не менее обреченное на поражение восстание — началось. (Полякам катастрофически не везет с бунтами и восстаниями, в 1830 году замешкались с убийством Константина Павловича — и вся затея лопнула.) Идиотов в руководстве АК было ровно столько, сколько их в любой другой армии. А здравомыслящие не могли не знать, что восстание будет предано англичанами и американцами сразу после его начала. Знали и о том, что русские выдохлись. Чем отчетливее проступали (уже в конце июля) признаки скорой катастрофы, тем громче становилась бравада шляхетской фанаберии. Ибо они прозревали будущий триумф!
Да, триумф. То есть торжество, блестящий успех. Потому что над всеми планами всех восстаний и сражений витает некий дух, коллективно-бессознательная вера в успех или поражение — дух, искажающий (и проясняющий!) смысл всех документов, иначе история войн была бы сборником маршальских предначертаний с приложением географических карт и донесений с фронтов. -----------------------------------------------------------------------------------
Сколько о катастрофических просчетах АК ни пиши, какие резоны ни выдвигай в доказательство того, что Советская армия не могла помочь восставшему населению Варшавы, доводы эти если и произведут впечатление на кого-либо (новозеландцев, папуасов, американцев, нигерийцев), то никак не на европейцев, тем более на поляков: большинство их твердо убеждены — русские сознательно допустили уничтожение столицы Польши. Это наш легковерный народ поддается басням телевизионных прощелыг. У поляков же более четкие и стойкие национальные пристрастия, при любых обстоятельствах они с придыханием твердят: во всем виноваты москали, то есть русские, и не стоит в объяснениях ссылаться на менталитет польского офицерства и обывателя. Обидеться могут, политкорректность опять же. Поэтому лучше прибегнуть к нейтральному образу, где ни намека на Польшу: если в картинной галерее попадется на глаза полотно Федотова “Завтрак аристократа” — не проходите мимо.
Горе великое настало для Варшавы, разделенной на секторы, которые методически испепелялись огнем, взрывались, решетились автоматными очередями. Поляки хотели жить и сражаться. Это был порыв, нисколько не похожий на переправу конницы Понятовского через Неман, поскольку поляки защищали не только столицу, нечто большее, душу свою, уязвленную разделами, санациями, оккупациями и мучительным ощущением того, что государственность Польши всегда возводилась бастионом на зыбучих песках. Вечная слава героям. -----------------------------------------------------------------------------------
“Самозванец” — не громко ли сказано? Именуемые так ловкачи возникают после мучительных раздумий народа, плодом разочарований и несбывающихся надежд. А человек, о котором пойдет речь ниже, рожден злобою дня, мотыльком, порхнувшим на огонек случайно зажженной спички. -----------------------------------------------------------------------------------
Двумя неделями раньше такая же бестолковщина царила в Берлине. Покушение на Гитлера то ли удалось, то ли нет. Полковник Штауффенберг приставил портфель с бомбою к ногам Гитлера, благополучно скрылся, грохот взрыва услышал по пути к аэродрому, долетел до Берлина и доложил заговорщикам: фюрер — погиб!.. Однако из ставки Гитлера сообщали: фюрер — жив! Заговорщики не знали, что делать дальше. В любом случае им позарез нужен был хотя бы сочувствующий путчу военачальник высокого ранга, народом и армией любимый. Роммель вне Берлина и отлеживается после ранения, никого иного, столь же заслуженного, нет, кроме генерал-фельдмаршала Браухича, но тот с конца 1941 года в запасе по состоянию здоровья и к тому же вдали от Берлина. И вдруг он, Браухич, возникает в разных местах Берлина — причем увидевших его и опознавших никак не упрекнешь в склонности к галлюцинациям. ----------------------------------------------------------------------------------- Кто-нибудь об этом знает что-нибудь? - Пан Нов. -----------------------------------------------------------------------------------
…капитан РОА, не постеснявшийся прийти на явку в офицерской форме и хорошо вооруженным. Кое на кого из мужчин это подействовало, женщины же всегда к таким испытывают слабость: мужчина с пистолетом — это мужчина вдвойне! -----------------------------------------------------------------------------------
Что же произошло на этой встрече в штабе 7-го округа? Как уломали бывшего советского капитана-артиллериста, военнопленного, предавшего Родину, и власовца подписаться под шифровкой, адресованной одному из трех властителей земного шара? Он что — спятил?
Не спятил, не свихнулся. Тут уже психология, тут характер, здесь нечто в Калугине, проявившее себя именно в контактах с польскими офицерами из Армии Крайовой, преданной идеям Польши, вымышленной ими страны, мифической, но и настоящей, настрадавшейся от унижений и живучей потому, что всегда врагом такой Польши была Россия, проклинаемая из века в век. Культура и быт самого шляхетства не могли не создать особый, присущий только Польше офицерский корпус, касту преимущественно заносчивых и малограмотных людей, щеголявших атрибутами кастовости да именами знаменитых сородичей. Сентябрьское поражение 1939 года мало чему научило их, нетленным оставался дух кондового шляхетства, выраженный как-то одним генералом: “Мы Польшу отвоевали саблями и саблями ее защитим”. Уже в эмиграции они под надзором французов меняли президентов, в какой-то мере они повинны в разгроме Франции, ибо для французов война с Гитлером была поначалу не защитою их собственного государства, а — из-за зловредной политики Польши — спасением чуждого галлам Гданьска. Изысканно-хамское поведение офицерства, его пренебрежение к силе как немецких, так и советских войск покоилось на польском воинском духе и твердом убеждении: Варшавская школа подхорунжих выше любой военной академии — что в Германии, что в СССР, а уж Центральная пехотная школа в Рембертове — истинная Академия Генерального штаба, лучшая в мире.
Шляхетская гордыня эта, дух кастового офицерства так стойки, что бесполезно укорять ими поляков, увещевать или доказывать цифрами и фактами изъяны их группового или общественного сознания. Гордыня и дух — это вера, а она тем крепче, чем внушительнее опровергающие веру доводы разума.
И когда Калугин соприкоснулся с офицерами АК, когда встретился с комендантом Варшавы Нуртом (он же полковник Хрусьцель, он же Монтер), то, пожалуй, ужаснулся. Перед ним были — враги! Он впервые ощутил себя изгоем, человеком без Родины. Да, попал в плен, вытерпел муки, но ведь сам статус военнопленного обязывал терпеть. Оказался в штабе Власова, но там-то — сотоварищи, друзья по несчастью. Общался с немецкими офицерами, никогда с ними на равных не бывая, — но ведь и с этим смириться можно, те все-таки — победители. Завязал подобие дружбы с членами польской компартии и офицерами Армии Людовой — ну, а как же иначе, братья по оружию, тянувшиеся причем к СССР. -----------------------------------------------------------------------------------
Но при всех контактах с власовцами, немцами, поляками коммунистами Калугин держался уверенно, был он из породы людей, что всегда поднимают себя — манерами, поведением, одеждой, тоном разговоров — на ступеньку выше той, на которой по ситуации обязаны находиться. И чаще всего — на этой ступеньке они утверждаются, проникаясь уважением к себе. А это уже метод самозащиты, легкий панцирь, от которого отскакивают вредящие таким людям слова, взгляды, а подчас и пули.
Таким был Калугин от природы. И вдруг — незнакомое общество, офицеры Армии Крайовой, все в форме довоенного образца, увешанные орденами, в конфедератках, напоминавших советскому человеку “Помнят псы-атаманы, помнят польские паны…”, — эти чванливые, спесивые, презирающие русских, ненавидящие СССР вояки не пытались при нем скрывать приличия ради отвращения к русским и советским людям, эти не раз битые офицеры открыто, в лоб издевались над ним. И Калугин, себя защищая, вынужден был не на одну ступеньку поднимать себя, а много выше. Опорой могли стать Родина, СССР и вождь ее, ужас наводивший на этих поляков. И полетела шифрограмма Сталину, и пошла гулять фамилия Калугина по миру. Не одну неделю общался он с офицерьем этим, при любом случае подчеркивая: он — из СССР, где власть народа, где все хорошо… -----------------------------------------------------------------------------------
История любой войны — грандиозная ложь, которая складывается из оголенных до отвращения микроправд, и всякое уточнение деталей приводит к еще большему размыванию смыслов. -----------------------------------------------------------------------------------
Зато уж какой четкой выверенностью и определенностью обладал настоящий связник Рокоссовского, капитан Колос Иван Андреевич, человек, многим знакомый по телефильму “Майор Вихрь”, разведчик, уберегший Краков от подрыва (поляки, естественно, отрицают его роль в спасении польских святынь). Людям, склонным во всем видеть происки советской разведки, немедленно придет в голову спасительная мысль: ба, да вся эта мутота с Калугиным — для того лишь, чтобы расчистить дорогу истинному посланцу восточного берега Вислы! (Ранее Колоса высланный связник погиб при приземлении.)
В 1956 году вышла книга Колоса “Варшава в огне”, пропущенная через все безжалостные цензуры, включая военную. В начале 90-х Колос в газетном интервью более честно поведал о Варшаве, куда был сброшен на парашюте в ночь на 21 сентября того же 1944 года. Приданный ему радист погиб, к Колосу прикрепили Хелену Саламанович, о псевдониме которой польские источники умалчивают. -----------------------------------------------------------------------------------
2 октября, капитан Колос переплыл Вислу в группе офицеров АЛ. Доклад его обрадовал Рокоссовского и, наверное, помог Колосу спасти жизнь. Капитан умел в тылу противника контролировать себя, но всегда, попадая к своим, расслаблялся, становился очень неряшливым и, помимо всего прочего, доложил своему начальству о том, что в Катыни-то поляков не немцы, а наши расстреливали! Кое-как вытащили Колоса из нависшей над ним петли. Урок не пошел ему впрок, его и потом многие годы таскали в КГБ за длинноязыкость -----------------------------------------------------------------------------------
Стращая восставших горожан Катынью, Коморовский капитулировал, начались сдача оружия немцам и эвакуация через тоннели и каналы. Эсэсовцы опускали туда специальные площадки и с них косили пулеметами спасавшихся от сибирских концлагерей. Считалось, что если поляки что и могут, то — погибать с честью. На честь капитуляция не похожа, с честью погибали те, кто рвался на тот берег Вислы, к Рокоссовскому.
Но надо иначе глянуть на планы Коморовского, признав их гениальными: на долгие десятилетия, если не на века, между русскими и поляками углубилась историей проложенная межа вражды, чего и добивалась Армия Крайова, предвидевшая свою физическую и политическую гибель.
В своих мемуарах идейный вдохновитель АК генерал Пельчиньский (Гжегож) подвел итог: “…и я зажег этот большой пожар для того, чтоб его огонь вел через темноту будущие поколения: мне удалось вкопать пропасть между российским и польским народами по крайней мере на 10 поколений”.
Он прав. Стратегические цели Армии Крайовой достигнуты. Дух возобладал над разумом, вера в некую избранность касты оказалась сильнее, и поскольку она — вера, то все мрачные филиппики в адрес шляхетства и АК — пустейшая забава, вера не подвержена коррозии от взаимодействия с кислотами едких возражений… -----------------------------------------------------------------------------------
То, что поляки плохи, а русские хороши (и наоборот), вовсе не значит, что те и другие хороши или плохи. Да, они такие по субъективно специфическим восприятиям, не более и не менее. С точки зрения полудохлой амебы “обе нации хороши”. Это взаимное отталкивание этносов, племен и народов, как и обоюдное притяжение, — необходимое условие их сосуществования. Пыл страстей уходит порою, увядая, в отзвуки былых склок, в анекдоты. Сосуществование же тем надежнее, чем долговечнее силы притяжения и отталкивания наций. -----------------------------------------------------------------------------------
И для нормальных, то есть добрососедских, отношений двух стран одинаково необходимо единство отторжения и притяжения. Соотношение между тем и другим может веками держаться на каком-то уровне, для дружбы Польши и России потребны некий градус польской ненависти к русским и добродушное презрение тех к буффонадному шляхетству, хотя, конечно, нелегко смиряться с тем, что любой ублюдок, убивший русского солдата, автоматически становится едва ли не национальным героем Польши.
Политика, психология, общественное сознание Запада издавна построены на отрицании России, и оно принимает разные формы — от самозабвенной ненависти до смачного плевка в сторону русского солдата, когда того нет на посту. Интерес к русской литературе и к русским заодно — самая изощренная форма ненависти. Достоевский, Чехов, Толстой как объекты изучения чем-то схожи с макетами мостов и транспортных узлов, на которых обучаются диверсанты перед заброской их в Подмосковье или на Урал. Улыбки же западных политиков, клятвы в уважении к России — всего лишь свидетельство того, что межгосударственные отношения и межнациональные — не одно и то же.
_________________ Из России с любовью.
|