Каждую минуту, пока мы здесь, в центре моего Донецка кого-то жестко пытают, - освобожденный журналист Асеев в Мюнхене
Бывший политзаключенный "ДНР" Станислав Асеев выступил на Мюнхенской конференции по безопасности, где рассказал о бесчеловечном обращении с заключенными со стороны боевиков.
Его слова опубликовал заместитель председателя "Укроборонпрома", экс-нардеп Мустафа Найем
"Мне кажется, оно (выступление. - Ред.) предельно точно передает всю абсурдность геополитической оттепели в отношении России на фоне открытого, наглого и варварского оскала Кремля на Востоке Украины", - отметил Найем.
Далее он привел текст речи Станислава Асеева:
"В 2012 году мой родной город Донецк встречал Чемпионат Европы по футболу с новым аэропортом, новым железнодорожным вокзалом и стадионом.
Сейчас, в 2020 году, этого всего в Донецке нет.
Но есть кое-что другое. Прямо в центре города действует спецтюрьма МГБ, которая называется "Изоляция". Собственно там я находился 28 месяцев своего плена. И именно это место дает очень четкое понимание, с чем мы имеем дело, когда говорим о нашей войне сегодня.
На самом деле мы имеем дело не совсем с российской агрессией, когда - как это было когда-то - Москва смотрела на мою страну, как на неплохую загородную дачу. Сегодня мы имеем дело с чем-то, что вообще не имеет отношения к войне.
Ибо если заставляешь пожилую женщину заползать под нары только за то, что она подошла к немного открытому окну, или когда ты ночью заставляешь взрослого человека, мужчину, лаять, как собака, просто потому, что тебе так хочется … это уже не совсем война. Это уже о том, ты вообще человек или нет.
Я говорю это не для того, чтобы вызвать у вас сочувствие. Мне сочувствия не нужны. Сочувствие нужны тем, кто до сих пор находится в "Изоляции". Я рассказываю это для того, чтобы, когда мы будем вести переговоры с Российской Федерацией о наших территориях, мы четко понимали, что речь не идет о границе или экономике, хотя это очень важные составляющие.
Речь идет о свободе в самом высоком смысле этого слова, что не может быть предметом торгов!
И когда некоторые наши западные коллеги не понимают этого, потому что чувствуют себя в безопасности благодаря тысячам гробов моих сограждан, то мы, украинцы, не вправе об этом забывать! Ведь каждую минуту, прямо сейчас, пока я выступаю в этой светлой комнате в невероятном окружении - просто сейчас в центре моего Донецка кого жестко и не по-человечески пытают.
И это именно тот "Колокол, который звонит по каждому"".
https://censor.net.ua/news/3175987/kajd ... _jurnalist31 месяц застенков. Станислав Асеев - о плене и пытках
Донецкий журналист и блогер Станислав Асеев, автор Украинской службы Радио Свобода, провел два с половиной года в плену у сепаратистов "ДНР". Большую часть этого времени его содержали в тюрьме на территории бывшего арт-центра "Изоляция", предназначенной для "особо опасных преступников". Власти "ДНР" обвиняли Асеева в шпионаже.
Описывать свой тюремный опыт Станислав начал ещё в заключении, однако вскоре охранники отобрали у него рукопись. Оказавшись в СИЗО, а потом и в колонии, Асеев по памяти восстановил написанное, а затем через одного из товарищей по плену смог передать свои заметки на волю. В конце декабря минувшего года Асеев получил свободу в результате операции по обмену пленными между Украиной и сепаратистскими территориями. Мы публикуем фрагменты рукописи Станислава Асеева. С оригиналами можно познакомиться здесь и здесь
Быть или не быть: суицид в плену
...Часть попыток суицида, которые присутствовали на моей памяти в "Изоляции", была сугубо показательной. Исключение составляет случай, когда человек пытался вскрыть себе вены гвоздём в состоянии шока после пыток. Но и в этой ситуации летальный исход не наступил: находясь под круглосуточным наблюдением, он был остановлен, после чего переведён из "одиночки" в общую камеру, где за ним присматривали уже сами заключённые.
Сам я стал невольным свидетелем его разговора с охраной, который проходил "на продоле", то есть в коридоре, у дверей нашей камеры. Надзиратель пытался его успокоить, в то время как тот выкрикивал "Вы не понимаете! Я больше такого не выдержу!", описывая один из самых жестоких видов пыток – с электродом в заднем проходе. Не понимая, что в этом месте подобное – просто система, рядовой случай, этот человек искренне пытался объяснить надзирателю всё, что с ним сделали и во что он сам явно всё ещё не верил.
Другая попытка суицида касалась человека, которого пытали одновременно с сыном на одном столе. Надо сказать, что пытки – это целый комплекс мер, который не сводится только лишь к причинению физической боли. Поэтому, когда его сын помочился под себя из-за непроизвольного сокращения мышц (им обоим пускали ток в задний проход и на гениталии), – отцу стали кричать именно это: "Посмотри на сынка – обмочился, как щенок!". По словам этого человека, ни сами пытки, ни угрозы смерти не принесли ему такой боли, какая была на душе в тот момент. Но этот разговор будет значительно позже, а пока к нам в камеру завели человека с глубокими электроожогами и кровопотёками на голове. Последние как раз и были попыткой его суицида, когда в подвале "Изоляции" он попытался пробить себе череп о металлический уголок нар.
Любить жизнь там, где кричат от пыток и лают под нарами – кощунство
Смысл же его перевода в нашу камеру состоял в том, что с ним уже прекратили "работу", и теперь задача администрации состояла в том, чтобы он не покончил с собой. Но к вечеру выяснилась другая проблема: с семи до половины девятого этот человек вдруг полностью дезориентировался, не понимая, где он находится и впадая в состояние бреда. Всё дело в том, что на протяжении целой недели его пытали именно в это время, – и едва наступал вечер, а в коридоре слышались шаги, – как его руки начинали судорожно дрожать, а сам он садился на край нары у двери камеры и бессмысленно повторял "Терпи, сынок, терпи, терпи, терпи", искренне считая, что находится сейчас в подвале вместе со своим сыном. На все наши слова и попытки его успокоить реакция практически отсутствовала, из-за чего приходилось усаживать его за стол, слегка нажимать на сломанные рёбра – и только затем отвлекать разговорами о рыбалке и шахте (сам он был шахтёром и рыбаком).
Надо сказать, что в конечном итоге его сына отпустили, напоминая отцу, что всегда могут вернуть его обратно, если на суде что-то пойдёт не так. Помню, когда его сын оказался на свободе, почему-то именно на его примере я подумал, что выйти вот так – в чём-то хуже, чем дальше "сидеть". Ещё вчера ты наслаждался жизнью и ждал ребёнка от любимой жены, сегодня – оказываешься раздетым в одном подвале с отцом, вас обливают водой и бьют током, а спустя месяц тебя отпускают, просто потому, что кто-то решил, что для дела им хватит отца. Разве жизнь – не полный абсурд?
Самому мне понадобились почти два года – два года жизни в "Изоляции", – чтобы прийти, наверное, к главной мысли, которую я вынес из происходящего здесь. Сознательно выбрать жизнь там, где всё говорит в пользу смерти, – в этом и состоит ответ на всё. Ответ о смысле, прощении, если такой вопрос вообще может быть поставлен, ответ о сути нашего "я". Сам я скорее ощущаю, чем понимаю этот ответ, но речь точно не идёт о внезапно возникшей любви к жизни или о чём-то в этом роде. Любить жизнь там, где кричат от пыток и лают под нарами – кощунство, и правда перед собой заставляет признать, что суицид здесь – здравая мысль. Но всё дело в том, что "Изоляция" – это не о войне. Она – о человеке. Постараюсь пояснить свою мысль.
Между жизнью и смертью стоит ряд вполне земных факторов, которые оставляют нас на этой земле
Будет ошибкой считать, что в этих стенах издевались исключительно над "укропами", к которым относили всех, у кого была статья "шпионаж". Напротив, на нас смотрели с оглядкой на возможный обмен, а это означало, что у человека не должно быть видимых шрамов, ожогов и переломов. Тогда как свои – так называемое ополчение, сотрудники "министерств" и прочие – представляли собой настоящее мясо, тренировочный материал, который можно буквально вбивать в пол, не опасаясь последствий.
Администрация "Изоляции" прекрасно понимала, что ни один российский телеканал никогда не возьмёт у них интервью, ни одно местное издание никогда о них не напишет. Этих людей не существовало, их страданий не было, они – никто. Именно поэтому "Изоляция" – это черта, переступив которую, человек чувствует себя богом, поступая как дьявол. Она – рассказ о каждом из нас и особенно о тех, кто прошёл через это и был готов поступить так же с теми, кто издевался над ним.
Я общался со многими заключёнными, и большинство из них сходилось в одном: если бы представился шанс отомстить, то никто не стал бы думать и секунды. В лицах этих людей в балаклавах ты отражаешься сам, понимая, что в момент пыток или просто их смеха ты готов на ещё более жёсткие вещи, чем они совершали с тобой. И если бы администрация "Изоляции" знала все наши мысли, едва ли мы ходили бы в душ без наручников. Впрочем, дальше мыслей дело ни у кого не пошло: здесь были люди, которые "вскрывали" себя, но ни один так и не бросился на охрану. И это ещё один отдельный вопрос – почему так? Ведь в худшие времена количество заключённых "Изоляции" достигало 70 человек, но ни одного случая массового неповиновения администрации так и не произошло.
К чёрту всё?
Возвращаясь к вопросу о суициде – или, как мы называли его между собой, – "к чёрту всё!", – стоит отметить, что как только человеку дают отдышаться и отойти от первоначального шока, выясняется, что между жизнью и смертью стоит ряд вполне земных факторов, которые оставляют его на этой земле. Это и образование, и религия, и любовь близких и к близким, и страх перед смертью, и даже жизненный эгоизм. Так, некоторые из нас говорили, что не готовы покончить с собой уже потому, что суицид перечеркнёт всё, через что они уже сумели пройти. Выходило, что каждый новый день пыток и унижений был стимулом терпеть следующий.
В списке причин, чтобы жить, у некоторых действительно оставалось только одно – отомстить
Один из моих сокамерников, которого пытали на протяжении месяца, держа в подвале пристёгнутым к решётке наручниками (так, что даже бутылку с протухшей водой ему приходилось доставать ногами), сказал мне следующее: "Я не готов так дёшево отдать свою жизнь. Умереть на фронте, как воин, – да. Но сдохнуть вот так, как собака, на наре, чтобы они в очередной раз написали "сердечная недостаточность" – на это я не пойду". Интересно, что этот человек принципиально не менял свой пакет, в котором его пытали, и так и ездил в "контору" с обрывками скотча, которым его обматывали, пока прикручивали провода. Когда я спросил его об этом, он отшутился и сказал, что пакет ему дорог как память. От себя же добавлю, что в списке причин, чтобы жить, у некоторых действительно оставалось только одно – отомстить.
Так или иначе, вопрос о суициде в пограничной ситуации, к которой примыкают плен и тюремное заключение, выходит далеко за рамки только лишь психиатрии, являясь скорее экзистенциальным, чем механическим. Действительно, если в обычной среде мысли о самоубийстве уже сами по себе служат показанием к госпитализации или, как минимум, к глубокой работе с человеком, то можно ли считать отклонением решение танкиста, который предпочитает выстрел в голову медленной и мучительной смерти в горящем танке? В среде же, где физические страдания сочетаются с глубокой психологической травмой, мысли о суициде выглядят скорее нормой, чем отклонением, призванной избавить от этих самых страданий.
Сторожевой певец
Особенности психологической жизни заключённых в "Изоляции" во многом определялись уровнем воздействия на них администрации и других заключённых, а также местом в здешней иерархии. Наблюдая за теми, к кому в "Изоляции" применялись наиболее жестокие формы физического и психологического насилия, можно было заметить, как их личность менялась буквально на глазах...
Один из заключённых принадлежал к касте так называемых "опущенных", людей, которых было запрещено даже бить руками (правило, часто здесь нарушаемое). Побои наносились ногами, стулом (однажды просто разлетелся о него), подручными предметами. Этому человеку было запрещено подходить к столу, пользоваться общей посудой, давать что-либо другим заключённым. При этом к наибольшей трансформации его личности приводили именно психологические побои, которые он терпел каждый день. За ошибку он тут же получал новую порцию ударов ногами. В качестве наказания его могли загнать и под нары, заставив лаять, как пса
У его нар висело сделанное им импровизированное бумажное ружьё и берет, которые он надевал всякий раз, когда исполнял песни для администрации и других заключённых. Помимо этого на само "ружьё" было нанесено нечто вроде "серийного номера", состоящего более чем из 20 символов и матерных фраз, которые этот человек обязан был досконально знать и уметь повторять в любое время суток, когда бы ему ни приказали. За ошибку хотя бы в одном символе он тут же получал новую порцию ударов ногами. Впрочем, в качестве наказания его могли загнать и под нары, заставив лаять, как пса. Всерьёз называя себя "артистом", этот человек целиком сливался с ролью "сторожевого певца", переводя весь ужас происходящего в форму театральной игры, что, надо думать, и спасало его "я" от распада.
Там, где обычного рода реакцией на рассказы о пытках стала бы ненависть, отвращение или страх, у заключённых "Изоляции" можно было встретить слёзы от смеха или шутки
Удивительно, но общаясь с ним в подвале "Изоляции", когда – в редкие часы – он не должен был играть роль скомороха, я замечал, что он наиболее подавлен именно в такие минуты, когда его "я" совпадало с реальным положением дел. Но стоило завести разговор о его положении здесь и тех побоях и унижениях, которые он терпит, как его взгляд становился стеклянным, а сам он объяснял происходящее то божьей волей, то своей уголовной статьёй, в принципе неохотно говоря на эти темы и повторяя "Мне уже всё равно".
Рационализация как защитный механизм активно применялась и теми из числа заключённых, у кого в "Изоляции" были пожизненные и расcтрельные статьи. Я сидел с двумя такими людьми, и оба они надеялись то на активную фазу боёв, то на освобождение их Украиной, при этом принадлежа к так называемому ополчению. Пройдя через пытки, одиночные камеры, унижения и находясь под пожизненным сроком, эти люди испытывали синдром "белых страниц".
Совершив явные преступления, ни один из них не соглашался со справедливостью своего заключения здесь, хотя и не отрицал самого преступления. Интересно, что психологическую стабильность им обеспечивали любые новости, которые просачивались в нашу камеру и трактовались ими в свою пользу в духе "всё скоро кончится" (вплоть до новостей о встрече японских и российских дипломатов). Именно этим объясняется тот факт, что их душевный настрой зачастую был куда выше, чем у тех, кто всерьёз собирался на ближайший обмен, вероятность которого была велика.
С другой стороны, пройдя через пытки, одиночные камеры, унижения и находясь под пожизненным сроком, эти люди испытывали синдром "белых страниц", когда заключённый не запоминает ничего из прочитанного и не способен повторить даже мысль предыдущего предложения, будучи целиком поглощённым проблемами извне. Так продолжалось ровно до тех пор, пока каждый из них не получал очередную порцию новостей, в очередной раз замещая реальность надеждой.
"Бегущий человек"
Ещё одной формой психической гигиены в "Изоляции" было абсолютное безразличие к страданиям других заключённых, которому на каком-то этапе подвергся я сам. Однажды с моим сокамерником мы приготовили на обед овсяную кашу, когда в соседней комнате стали кого-то пытать. И если ранее пытки проводились в подвале, в ходе чего изображение с видеокамеры выводилось на весь экран и звук повышался на максимальную мощность, чтобы все мы могли слышать происходящее, – то осенью 2017-го в "Изоляции" отошли и от этой практики и стали пытать прямо здесь, на одном этаже вместе с нами.
В очередной раз применялось электричество, что можно было определить по характерному топоту ног. Здесь этот приём называли "бегущий человек": к большим пальцам ног привязывались провода, включался электрический ток, из-за чего человек начинал громко кричать и бить ногами о пол. И хотя мой сокамерник побледнел и не смог съесть даже ложки, сам я выждал всего 20 минут, после чего начал обед, аргументируя это тем, что пытки всё равно не заканчиваются, а каша остывает и превращается в холодный комок.
В другой раз одного из нас не вернули к отбою, что было явным признаком пыток, которые к тому времени проводили уже в основном по ночам. Помню, мой сосед по нарам, сидевший всего около месяца, очень волновался о том человеке, всё время повторяя "Как там Сергей?". Не проходило и дня, чтобы в этих стенах кого-нибудь не пытали и по ночам не заводили в камеры полумёртвое тело, в глубоких ожогах на руках и ногах. Каждый из нас понимал, что Сергей сейчас привязан скотчем к столу в подвале, и к его гениталиям, скорее всего, прикручены провода. Но всё дело в том, что к тому времени я "сидел" в "Изоляции" уже полтора года, и нескончаемый поток подобных "Сергеев" не просто вымыл из меня последние песчинки сочувствия, он стал меня раздражать.
Разделение на хороших и плохих врагов приводило одних к сочувствию к первым и ещё большей ненависти ко вторым
Когда я снова услышал монолог о Сергее, то кратко ответил, что даже если сейчас откроют "кормушку" и бросят под стол его голову, я просто лягу на бок. Конечно, такой ответ выставил меня полным моральным уродом в глазах того человека, который всё ещё размышлял над вопросом, как вообще можно кого-то пытать. Но сам я больше не чувствовал вины ни перед ним, ни перед высшими силами, – как не чувствовал больше и связи с той фикцией, которой оказались эти 7 букв – "человек".
К нам завели мужчину в мокрых джинсовых шортах. От пыток он обмочился, что происходило со многими, когда им привязывали к члену провода. Такой "психологический сепаратизм", как я называл подобное дистанцирование, проявлялся у других обитателей "Изоляции" и в истерическом смехе, когда речь заходила о разорванной проводами мошонке или сексуальном насилии. Там, где обычного рода реакцией на подобного рода рассказы стала бы ненависть, отвращение или страх, у заключённых "Изоляции" можно было встретить слёзы от смеха или шутки.
Помню, как в июле к нам в подвал завели мужчину в джинсовых шортах, полностью мокрых в области члена. От пыток он обмочился, что происходило со многими, к кому привязывали на член провода. Один из нас тут же встретил его улыбкой и фразой «будем сушиться?» – и это при том, что сам он прошёл через то же, может быть, даже в ещё более жёсткой форме, чем тот. Понятие нормы лежало в прямой пропорции от происходящего, так как всерьёз воспринимать ежедневные пытки и унижения без последствий для психики было нельзя.
Оборотной стороной подобного дистанцирования было сочувствие к тем сотрудникам администрации, которые не применяли к нам побоев и пыток, а "просто делали своё дело", как выражались некоторые из нас. Думаю, цепочка психологических связей здесь была следующей: человеческое отношение со стороны врага воспринималось с благодарностью, которая влекла чувство долга и вины за неоплаченный долг. Многие рассуждали так: выйдя из "Изоляции", нужно рассказать обо всём, что здесь происходило. Но этот "рассказ" ударит и по тем из охраны, кто пожелал нам доброго утра вместо привычных побоев и матов. Разделение на хороших и плохих врагов приводило одних к сочувствию к первым и ещё большей ненависти ко вторым.
Стокгольмский синдром проявлялся тем больше, чем больше исчезал синдром "железной двери", когда каждый стук о железные двери фактически означал новое избиение, из-за чего мышцы тел заключённых непроизвольно сжимались, стоило кому-то лишь дёрнуть дверной засов.
https://www.svoboda.org/a/30435632.html"Это были россияне, прикомандированные сотрудники ФСБ". Рассказ пленного
Станислав Печёнкин был горловским блогером до того момента, пока в январе 2017 года его не арестовали в родном городе, потому что он случайно сфотографировал автомобиль, в котором находился начальник местного отдела "МГБ ДНР" Алексей Алчин, который до начала войны в Донбассе был сотрудником местного отдела Службы безопасности Украины.
Печёнкин в то время уже жил в Бахмуте и в Горловку приезжал проведать квартиру, так как опасался, что в ней поселятся сепаратисты. Такое нередко случалось. Во время своих поездок он фотографировал улицы, чтобы опубликовать их в блоге. Эти публикации предназначались в основном для тех, кто покинул Горловку после событий 2014 года и скучал по родному городу. За это его в Донецке осудили по статье "Шпионаж". Заседания суда происходили, по словам, Печёнкина, "чисто формально", а отказаться от показаний, данных под пытками, он не мог, потому что тогда ему грозил возврат в нелегальную тюрьму, которую сепаратисты обустроили на территории донецкого завода "Изоляция", где раньше находился культурный центр. Назначенный Печёнкину адвокат только через два месяца после его задержания позвонил родным и рассказал об аресте.
В интервью освобожденный по обмену 29 декабря бывший пленный рассказывает о заключении и заключенных в "ДНР", пытках и о допросе, устроенном ему, видимо, сотрудниками ФСБ, которые спрашивали о его дружбе с российскими блогерами.
...
– В интервью после освобождения вы упоминали о том, что на первый допрос вас, надев на голову пакет, привели в комнату, где находились люди, и по выговору вы определили, что они приехали из России. Расскажите, пожалуйста, подробнее об этом.
– Это был не первый допрос. Первый раз меня допрашивали местные в Горловке. Они всегда, когда общались со мной, надевали мне не голову пакет… им было приказано это делать, чтобы я не видел, кто со мной общается. В Горловке, когда допрашивали местные, это выглядело смешно, они делали это ужасно непрофессионально. Но когда чуть позже приехал оперуполномоченный из Донецка, из отдела по борьбе с терроризмом, тогда уже стало не до смеха. А россияне меня допрашивали, когда через 10 дней моего пребывания в Горловке меня перевезли в Донецк, после первого допроса. Их было человек десять, они интересовались буквально каждым пунктом моей биографии, чуть ли ни от рождения, особенно их интересовало мое участие в Майдане, в акциях за единство Украины, это продолжалось четыре часа. Когда они узнавали очередную подробность – переходили на избиение. Но особенным эндшпилем, так сказать, этого допроса стало, когда всплыла моя дружба с активистами российской оппозиции, различными оппозиционными блогерами не первой величины, но тем не менее. За это я был жестко избит двумя, по-моему, людьми, у которых был выговор с твердой буквой Г, и они очень хорошо ориентировались в российской политической ситуации, знали, что это за блогеры. Понятно, что местные такого знать не знают, понятно, что это были россияне, прикомандированные сотрудники ФСБ.
– Их интересовало ваше общение?
– И общение, и они вообще были очень негативно настроены к российской оппозиции, и что я с блогерами там общался, их сам этот факт очень раздражал, поэтому они меня жестоко избили.
– Эти блогеры потом не пострадали?
– Насколько я знаю, нет, с ними все нормально.
– Судя по всему они под колпаком…
– Ну, естественно, там каждый, я думаю, под колпаком из подобных людей: если не ФСБ, то Центр "Э" при МВД.
– О какой оппозиции идет речь?
– Есть такой блогер – Роман Вольнодумов, в основном с ним я общался. А еще Матвей Иванов, активист партии "Демократический выбор" из Москвы.
– Что вас связывает с этими людьми?
– Взгляды. Когда были известные события на Болотной и Сахарова, я активно этим интересовался, искал контакты с теми, кто непосредственно в этом принимал участие, и нашел этих людей. Вольнодумов часто пишет об Украине, да и Иванов тоже. Они хорошо настроены по отношению к Украине.
– Когда вы вернулись из плена, вы снова начали активно писать в соцсетях, и опубликовали переписку с одним из сепаратистов, Сергеем Лукашиным…
– Да, с которым мы в "Изоляции" сидели.
– Меня удивило несколько вещей. Во-первых, что он надеется на обмен, хотя у него совершенно противоположные по сравнению с вашими взгляды, а, во-вторых, что он находится в заключении и имеет доступ к интернету, хотя у вас связи с родными не было.
– В пенитенциарной системе, что украинской, что российской, что в так называемой "ДНР", уровень коррупции очень высокий, поэтому не то что осужденные, а даже подсудимые или подследственные, которым не положен интернет, могут его спокойно иметь, потому что администрация за определенную мзду закрывает на это глаза. Нам не разрешалось ничего, и за этим был глаз да глаз, чтобы другие осужденные и заключенные не могли к нам подойти и ничего нам передать. А Лукашин в принципе после всех этих лет разочаровался, конечно, в идеях молодой "республики", но прошлое свое, конечно, не отменит. А на свободу ему хочется, так как ему светит большой срок наказания.
– За что его держат в заключении?
– До войны он был фермером в селе Володарское, это недалеко от Мариуполя, сейчас оно называется Никольское. В 2014 году он поддержал "русскую весну", вступил в казачье формирование, занимался активно, как и все казаки, отжимом собственности, мародерством. Потом, когда в 2015 году казаков начали разоружать, он успешно вместе со своей женой перешел в батальон "Сомали" покойного Михаила Толстых (он же Гиви), его жена была даже начальником штаба. А потом по пьяной лавочке они со своим другом Дмитрием Сергиенко что-то не поделили с Эдуардом Басуриным, главным военным пропагандистом боевиков. И по пьяни они решили заложить под его машину взрывное устройство. Протрезвев, поутру они пошли его снимать, потому что подумали: что же мы такое наделали... Но там уже его сняли "МГБэшники", и их уже ждали.
– Таких вот "разочарованных" людей много в заключении в "ДНР"?
– Разочарованных много, и много кто из них сидит. Кто сидит, тот, так или иначе, разочаровывается. Очень много боевиков, задержанных за разные проступки: хранение оружия, например, поводов много. Есть куча граждан России, я и в "Изоляции" подобных встречал: людей, которые приехали наемниками. Обычно это были какие-то бывшие российские военные, которые где-нибудь проштрафились, и им сказали: "выбирайте – или срок, или едете воевать в Донбасс". Они поехали воевать. Приехали, повоевали, но кому-то не угодили или еще что-то, и были задержаны, часто по формальным поводам, допустим, хранение оружия. Их сидит очень много, и эти люди часто приговорены на очень длительные сроки. Шансов на быстрое освобождение у них нет, так как Россия от них отказывается, говоря: "Мы тебя не посылали".
– Что с вами происходило после того, как вас из Горловки привезли в Донецк и состоялся допрос, который проводили видимо силовики, приехавшие из России.
– Я бы хотел остановиться на одной характерной подробности, еще даже до этого жесткого допроса. С первым жестким допросом я столкнулся еще в Горловке, когда приехали донецкие оперативники, которые тоже сначала меня избили, а потом один другому сказал: "Ставь чайник". Я подумал, что они меня отпустят и будут пить чай, а вместо этого содержимое чайника вылили мне на голову... А после допроса в Донецке я был посажен в машину и отвезен в маленькое помещение с двумя дверями: одной железной, одной из решетки. Можно было явно определить, что это не тюрьма, не какой-то изолятор, следственный или временного содержания. Эта комната была переоборудована из бывшей душевой кабинки, в которой лежал матрас, стояло две бутылки, одна для питья, другая для естественных надобностей, там висела камера и постоянно горел свет. Эту камеру называли "стакан", я в ней просидел два дня. После этого меня привезли обратно в "Министерство государственной безопасности", и там я проходил текст на так называемом полиграфе, он же детектор лжи (во многих странах Европейского союза данные, полученные во время теста на полиграфе, не принимаются как доказательства в суде – Прим.РС). Проводил его некий человек, как потом мне сказали, он тоже был гражданин России, хотя по его выговору можно было об этом сказать. Наверное, тоже из ФСБэшников. Эта процедура заняла три-четыре часа, надо было давать односложные ответы, "да", "нет". Несмотря на то, что я старался говорить правду, по истечении этого допроса мне было заявлено, что я соврал.
Я был выведен из этого кабинета, заведен в другой кабинет, где меня привязали к стулу скотчем, расправили мою праву руку, примотали к ней электроды, провода, и мне в пальцы был пропущен электрический ток. Это были ни с чем не сравнимые ощущения, я никогда их не забуду. Они два раза проделали эту процедуру, и я начал "признаваться" в том, что они хотели. А они хотели, чтобы я сказал, что я якобы по заданию украинских властей, в частности, Службы безопасности Украины, выполнял определенного рода задания, что мне якобы была поставлена задача сфотографировать машину, на которой передвигается начальник горловского "МГБ" Алексей Алчин. После этого я был отправлен обратно туда, откуда меня привезли, в "Изоляцию", но помещен в большую камеру.
– С кем вы оказались в одной камере?
Моральные и физические издательства там происходят каждый день. Кроме того, там тяжелый, можно сказать, каторжный труд.
– Со мной сидели несколько провинившихся сепаратистов. Два человека, которые в Украине разыскиваются за финансирование терроризма: они поставляли какие-то стройматериалы для восстановления жилого фонда, и были какие-то махинации. Был там человек по имени Евгений Бражников, личность достаточно известная, активный участник сепаратистских митингов "русской весны" в Донецке. Он потом за свои деньги поставлял боевикам Гиркина-Стрелкова в Славянск оптические прицелы, приборы ночного видения, большой друг блогера Анатолия Шария. В 2015-16 годах он был начальником службы безопасности одного из донецких заводов, и там какие-то боевики ему оставили на хранение оружие. А "МГБэшники" позарились на это оружие, и чтобы его отжать, обвинили его в том, что он якобы украинский диверсант и хочет свергнуть власть "ДНР" по заданию украинских спецслужб, для чего и накапливал оружие. Его внезапно обменяли во время последнего обмена, хотя он сепаратист, и при этом активно сотрудничал с начальством "Изоляции", участвовал в пытках над другими удерживаемыми и в издевательствах. (освобожденный по обмену Станислав Асеев рассказал СМИ, что Бражников его избивал – Прим.РС)
– Долго ли вы находились в "Изоляции"? Были ли там пытки?
– Те пытки, которые проводят сотрудники "МГБ", заканчиваются с получением нужных им показаний. Ну, и в случае, если ты начинаешь на следствии и на суде отказываться от показаний, все повторяется по новой, чтобы все было складно. Но это полдела. Это, может быть, было бы и не так страшно, если бы не произвол, который чинит начальство "Изоляции", то есть это то, что происходит каждый день. Моральные и физические издательства там происходят каждый день. Кроме того, там тяжелый, можно сказать, каторжный труд. Например, уборка территории вся на удерживаемых лицах, там большое хозяйство – куры, утки, свиньи, нутрии, их надо кормить, за ними надо ухаживать, чистить после них и так далее.
– И вы всем этим занимались?
– Да, естественно. Кроме того, остатки завода там разрезали на металл и увозили. Резали специальные резчики, ну, а грузили все эти неподъемные тяжести мы. Кроме того, периодически мы строили новые камеры, потому что людей становилось все больше, мест не хватало, периодически мы что-то разбирали: какие-то кирпичи, где-то что-то перекладывали, строили свинарник. Постоянно привозили просроченные продукты. Не знаю, может, они где-то их отжали… в основном это была продукция кондитерской фабрики "Киев-Конти", которую мы загружали в фуры, отправлявшиеся в Амбросиевский район на какую-то свиноферму. И много-много чего еще мы делали. Грузили боекомплекты, мыли технику, участвовали в инвентаризации складов с оружием, там перекладывали вещи. Это все занимало целые дни, без выходных, с 6 утра до 10 вечера. Могли и ночью поднять, если было что-то очень нужно. И кроме этого постоянные издевательства, моральные и физические, постоянно били. Особенно когда они напивались, тут же начинали врываться в камеры, бить. Били во время работы. Разные моральные издевательства были. Меня, например, выводили на улицу голого и поливали холодной водой на глазах у удерживаемых там женщин. Периодически, когда пьяный угар длился долго, кого-нибудь забивали до смерти.
– Когда освободилась последняя группа, с которой вы были освобождены, Станислав Асеев говорил, что среди освобожденных есть те, кто участвовал в пытках. Вы можете это подтвердить?
– Я уже рассказывал о Евгении Бражникове, но есть еще один человек – Максим Тярентьев. Он – чемпион по боям без правил, у него до войны был бизнес, но он набрал очень много долгов, и чтобы отдать эти долги, он, я так понимаю, с кем-то начал сотрудничать и был задержан "МГБ ДНР" со взрывчаткой и обвинен в том, что провозил взрывчатые вещества, для того чтобы совершить покушение на тогда еще живого Захарченко. Он был помещен в "Изоляцию", и там он нашел общий язык с надзирателями, принимал участие в избиении других заключенных, в том числе удерживаемых за проукраинскую позицию. Он избивал жестоко, а он это умеет делать профессионально. В частности, меня он тоже бил.
– А как вы относитесь к тому, что этот человек попал на свободу, оказался на контролируемой Украиной территории?
– Его обвиняли в терроризме, в сотрудничестве с Украиной, он не отказывается от того, что он – украинский патриот, поэтому и поехал на обмен. Ну, а все остальное на его совести. Конечно, было бы неплохо, чтобы правоохранительные органы разобрались в его деятельности, но пока желания такого у них нет. Кроме того, многие его боятся и молчат.
– В одном из ваших постов вы написали, что после освобождения вы почитали сайт strana.ua, "и захотелось разбить телефон, что-то они очень осмелели". Что дает вам основания так говорить?
– После ареста я на три года выпал из действительности, и за эти три года они действительно осмелели, откровенно начали писать различные антигосударственной направленности вещи, чего в 2016 году они себе не позволяли.
– Вы это связываете с приходом к власти Владимира Зеленского?
– Да, конечно. Это непосредственно связано со сменой президента, с курсом на примирение, на прекращение войны, который он пытается проводить в чисто популистских целях. Нельзя пойти на мир с теми, кто не хочет с тобой мира, кто хочет только, чтобы ты сдался на его условиях.
– То есть вы не поддерживаете президента, даже несмотря на то, что он вас освободил?
– Нет, это глупость и популизм.
https://www.svoboda.org/a/30429016.htmlЭкс-политзаключенный Сущенко рассказал об ужасах российских тюрем. ВИДЕО
Украинский журналист Роман Сущенко, который несколько лет провел в российских тюрьмах по сфабрикованным обвинениям, рассказал в интервью о том, что ему пришлось пережить в российском СИЗО и колонии. Информацию он озвучил в интервью изданию «Апостроф».
По словам Сущенко, ему помогали выжить письма из Украины, а также творчество. Особенно помогало чувство юмора.
«Отношение разное. В «Лефортово» — было одно, в колонии — другое. В транзитном централе (т.е. транзитный следственный изолятор в Кирово) — совсем другое. В Лефортово — официальное, сухое отношение — никакого общения. Просто говорили: выйти, проверить, идти, стоять, молчать, лежать, говорить. Такие глаголы употребляют. Они не вступают в какие-то личные переговоры. Я пытался шутить, с сарказмом подкалывать их, например, когда во время обыска они делали странные действия. Некоторые реагировали, но очень спокойно», — рассказал Сущенко.
«Я еще находился почти неделю в «Матросской тишине». Там вообще было спокойно и свободное отношение. Там и условия другие: в камере — душ, телевидение. Когда нас этапировали в Киров, сначала меня разместили в многоместной камере, где было девять человек. А потом они не знали, что со мной делать, потому что инструкции не пришли из Москвы. И меня перевели в одиночку фактически на полутора суток, где негде было повернуться или присесть. Куча плесени, грибы растут, мадагаскарские тараканы бегают, грызуны, мыши с ног сбивают, одним словом, там весело было. Отношение к людям там такое, как к скоту, фактически, там идет унижение личности, человеческого достоинства. Начиная от обращения и заканчивая общением с теми же оперативниками. Постоянные обыски. На прогулку выводят — очень грубо себя ведут. Это не персонально ко мне, а ко всем такое отношение было», — продолжил журналист.
https://sprotyv.info/video/eks-politzak ... urem-video«Свидетели Иеговы» сообщили об избиении саратовских верующих при поступлении в колонию. Одного госпитализировали со сломанным ребром
Приговоренных прошлой осенью к срокам до 3,5 лет пятерых саратовских «свидетелей Иеговы» (последователей запрещенной в России экстремистской организации) избили в начале февраля в колонии №1 по Оренбургской области. Одному из них потребовалась госпитализация, сообщили в Европейской ассоциации «Свидетелей Иеговы».
Решение по делу о создании экстремистской организации в отношении шестерых саратовских верующих вынесли в сентябре, в конце года после отклоненной апелляции оно вступило в силу: пятерых человек направили для отбывания наказания в колонию на территории Оренбурга, а шестого осужденного — в Ульяновскую область.
Согласно сообщению представителей конфессии, верующие прибыли в оренбургскую ИК-1 6 февраля и при приемке сотрудники колонии нанесли им увечья. Больше всего травм получил Феликс Махаммадиев — у него «сломано ребро, повреждено легкое и почка». После того как он подписал «документ о том, что "ударился в туалете"», его доставили в больницу, где вставили в легкое дренаж для отвода жидкости. Остальных же поместили ШИЗО «по нелепым ложным обвинениям, например, за курение в неположенном месте», утверждают «Свидетели Иеговы».
Дело против саратовских верующих возбудили в июне 2018 года, расследованием занималось областное управление ФСБ. Верующие рассказывали, что тогда у членов их общины в домах проходили массовые обыски, в ходе которых у них выламывали двери, изымали технику и личные вещи. Их адвокаты рассказывали «Новой», что в вину им вменили продолжение работы — чтение Библии, молитв и исполнение духовных песен — после запрета Верховным судом в 2017 году саратовского отделения вместе с остальными четырьмя сотнями региональных филиалов «Свидетелей Иеговы».
https://novayagazeta.ru/news/2020/02/15 ... nym-rebromТридцать седьмой
Пожалуйста, как бы ни было трудно и больно это читать, дочитайте до конца. Уверяю вас, человеку, о котором идет речь, было в миллион раз труднее и больнее...
Из протокола адвокатского опроса фигуранта дела "Сети"* ДМИТРИЯ ПЧЕЛИНЦЕВА, сделанного адвокатом Олегом Зайцевым.
"28 октября 2017 года примерно в 16 часов ко мне зашли спецназовец, старший смены и майор УФСИН, они мне сказали выйти из камеры и пройти в рядом расположенную камеру карцера. Так я и сделал. В это помещение сразу зашли 6–7 человек, половина из них были в форменной одежде, другая половина была в гражданской, но у всех у них на головах были маски-балаклавы. Несмотря на эти головные уборы, скрывающие лица, я могу часть людей этих опознать по голосу, телосложению и одежде. Некоторых я впоследствии узнавал при сопровождении меня и конвоировании. Они стали указывать мне, что мне нужно сделать, я выполнял их команды. Разделся до трусов, сел на лавку, вытянул руки назад, голову наклонил вниз. Вначале я думал, что это какая-то необходимая процедура осмотра, положенная для всех поступивших в СИЗО, поэтому я так добровольно подчинялся. Затем скотчем они сзади связали мои руки, также скотчем ноги привязали к ножке лавки, в рот мне положили кусок марли.
У одного из них руки были в белых медицинских, резиновых перчатках, он достал динамо-машину и поставил на стол, канцелярским ножом зачистил два провода, сказал мне, чтобы я оттопырил большой палец ноги. Другой потрогал мне на шее пульс рукой, в дальнейшем он делал это не раз, он контролировал мое состояние. Он удивился, что пульс спокойный и у меня нет волнения — это было от того, что я вначале не понимал происходящее.
Затем [человек] в перчатках стал крутить ручку "динамо-машины". Ток пошел до колен, у меня стали сокращаться мышцы икровые у ног, меня охватила паралитическая боль, я стал кричать, начал биться спиной и головой о стену, между голым телом и каменной стеной они подложили куртку. Все это продолжалось примерно 10 секунд, но во время пытки мне это показалось вечностью.
Один из них стал разговаривать со мной. Дословно он сказал: "Слова "нет", "не знаю", "не помню" ты должен забыть, ты меня понял?". Я ответил: "Да". Он сказал: "Правильный ответ, молодец, Димочка". Затем мне в рот снова засунули марлю и по три секунды в течение четырех раз продолжили пытку током. <…> Затем меня швырнули на пол, при падении, будучи связанным за одну ногу к ножке лавки, я упал и сильно разбил колени, они стали сильно кровоточить. С меня стали стягивать трусы, я лежал вниз животом, они пытались присоединить провода за половые органы. Я стал кричать и просить перестать издеваться надо мной."
[ИЗ ДРУГОГО ЭПИЗОДА:]
«...Меня начали класть на пол, но я сопротивлялся. Через минуту или две активной борьбы с тремя соперниками я ощутил удар в затылок, в спину в районе поясницы и по щиколоткам. Один из таких ударов сбил меня с ног, и я был прижат головой к полу. Руки я взял под себя. Мне на голову надели мешок до подбородка. Стало тяжелее дышать, и силы начали быстрее уходить. Я освободил рукой лицо от мешка. Меня били по затылку, и я, соответственно, бился об пол лицом с амплитудой около 10–15 сантиметров. <…> Целью этого избиения было вынуть из под меня мои руки и связать их за спиной скотчем. В процессе борьбы тыльные стороны моих кистей были разбиты и стерты об пол, правый рукав кофты был порван на уровне локтя, и я несколько раз укусил сотрудника ФСБ за предплечье, которого до этого, вероятно, не встречал. Забрав мои руки, они перемотали кисти скотчем и за скотч приподняли меня над полом, от чего в плечевых суставах появилась боль, как при вывихе или порванных связках. Затем скотчем они соединили мои локти и надели мешок обратно до подбородка. Я снова оказался прижат к полу, но боль в плечевых суставах не проходила и даже усиливалась. Они связали скотчем колени поверх штанов и обмотали скотчем мешок на моей голове на уровне глаз...
...С меня сняли носки, стянули штаны и трусы до колен. На голову надели плотно прилегающий убор типа подшлемника и застегнули под подбородком. Конвойный обмотал большие пальцы моих ног проводами. В рот пытались засунуть кляп, но я не открыл его, потому кляп примотали скотчем. В прошлый раз от кляпа обкололось много зубов. В процессе борьбы мы почти не говорили. Когда меня перестали бить по лицу и в живот, меня ударили током.
...Время от времени они меняли пальцы, к которым крепились провода, и снова били током.
«Контакт плохой, бьет слабо», - посетовал один из них.
Я заорал, что не надо сильнее."
[конец цитаты из адвокатского опроса Дмитрия Пчелинцева]
ПРОШУ ВСЕХ, кто дочитал до этого места, обязательно читать дальше, ОЧЕНЬ ВАЖНО!
ИЗ МОТИВИРОВОЧНОЙ ЧАСТИ ПРИГОВОРА ПРИВОЛЖСКОГО ОКРУЖНОГО ВОЕННОГО СУДА ОТ 10 ФЕВРАЛЯ 2020 года ПО ДЕЛУ "СЕТИ"*
"Суд приходит к выводу о том, что заявления подсудимыми о применении к ним недозволенных методов воздействия следствия является надуманным, данным в соответствии с избранной защитной позицией.
Суд расценивает их как намеренное введение в заблуждение общественности, направленное на дискредитацию собственных изначальных показаний и придания уголовному делу значительного общественного резонанса".
Больше, собственно говоря, ничего об этом процессе, его справедливости, о людях, его вершивших, и знать не нужно.
Вы так и продолжаете думать, что, конечно, не очень все это хорошо, даже, вообще-то, крайне плохо, но все-таки не тридцать седьмой, да?
Ну а какой?
Типа, тридцать второй, думаете?
Нет, тридцать второй был, когда судили девок из Пусси Райот (два года колонии) и парней по Болотному Делу, у них и срок самый большой был четыре с половиной года, - смешной, то есть, срок, прямо скажем, по нынешним временам.
Ну, дело Дмитриева тянет на тридцать пятый по подлости и абсурдности обвинения - но Юрия Алексеевича никто не пытал, - так, мучают потихоньку, вяловато, без страсти и блеска, хотя, конечно, неизвестно пока, чем все это закончится.
Вот Олега Сенцова уже пытали пылко и со знанием противогазного дела, так что это, скажем, тридцать шестой.
А "Сеть"* - "Сеть"* и есть незаметно подкравшийся тридцать седьмой, хоть и без смертной казни.
Вы просто не заметили в водовороте событий, как он наступил, - оно и понятно, время-то теперь бежит не то, что раньше.
Узнать бы только где-нибудь, сколько ж нынешний тридцать седьмой продлится, ведь вокруг еще столько молодых и прекрасных судеб, которые он попытается сломать!
А так хочется, - до слез, до чертиков, до дрожи, - чтобы не успел, закончился, сдох бы уже, наконец, этот проклятый тридцать седьмой..
http://besttoday.ru/posts/16677.htmlБорис Альтшулер: «Россия стоит на пороге нового Большого Террора
Стране безотлагательно требуется укрепление независимости суда и усиление судебного контроля за следствием, а также многоплановая профилактическая слежка за сотрудниками правоохранительных органов
«В отличие от тех выдуманных „терактов“, которые якобы „собирались запланировать“ осужденные, решение по делу „Сети“ и есть самый настоящий акт террора, который наносит жестокий удар по основам российской государственности», - сказано в заявлении ученых и научных журналистов, сделанном после чудовищных приговоров по делу «Сети» (запрещена в РФ - ред.).
Однако в данном случае речь идет не об одноразовом, а о продленном в течение ряда лет государственном теракте, и в роли государственного террориста выступает не только неправый суд, но и Федеральная служба безопасности России, сфабриковавшая всё это дело с начала до конца.
В истории нашей страны уже были исторические периоды массовой фабрикации самых страшных уголовных дел.И можно только приветствовать недавние поручения Президента Российской Федерации по итогам встречи с Советом по правам человека 10 декабря 2019 года о создании музея «Бутовский полигон» и формировании единой всероссийской базы данных жертв политических репрессий. И страшно подумать, что аналогичные поручения, возможно, через 80 лет будут издаваться про наше время.
Бесконтрольные правоохранители – реальная угроза национальной безопасности Российской Федерации. На состоявшемся в январе с.г. XI Гайдаровском форуме Герман Греф и Алексей Кудрин говорили, что положение, сложившееся на сегодня в правоохранительной системе России, является главной, первоочередной проблемой. Уверен, что они знают ситуацию изнутри и в ее реальном масштабе.
В самом начале своего первого президентского срока Владимир Путин провозгласил лозунг «диктатуры закона»: «Демократия – это диктатура закона, а не тех, кто по должности обязан этот закон отстаивать», - В.В. Путин, 28 февраля 2000 г. Сегодня задача практической реализации этого тезиса стоит, возможно, даже более остро, чем 20 лет назад. Что же делать?
Да, очень важно, что предложения Генри Резника по укреплению независимости суда и усилению судебного контроля за следствием, высказанные на встрече Совета по правам человека с В.В. Путиным 10 декабря 2019 г., были поддержаны в указанных Поручениях Президента РФ по итогам этой встречи. Думаю, однако, что это хорошо, но мало и долго. А проблема требует, по сути, немедленного решения, иначе будет поздно.
Многоплановая профилактическая слежка (оперативно-розыскная профилактика преступлений) за сотрудниками правоохранительных органов – основа стабильной работы правоохранителей во всех демократических странах – от Финляндии до США: "Я вижу, почему ваша система буксует. Потому что там никто не проверяет другого. А здесь постоянно кто-то кого-то проверяет. Постоянно. Надо мной стоят ещё 40 детективов из разных бюро, которые могут меня посадить в тюрьму, если я что-то неправильно сделаю. У вас нет этого" (из интервью нью-йоркского полицейского русского происхождения Питера Гриневского газете "Московские новости", 22 июня 1994г.).
Борис Альтшулер - Председатель Правления РОО «Право ребенка», Член Московской Хельсинкской группы
https://newizv.ru/article/general/15-02 ... go-terrora
Login
Register
FAQ
Search
кроме мене...
))