Помню, один мой друг купил как-то в Ливерпуле пару сыров. Чудесные это были сыры - выдержанные, острые, с запахом в двести лошадиных сил. Он распространялся минимум на три мили, а за двести ярдов валил человека с
ног. Я как раз был тогда в Ливерпуле, и мой друг попросил меня, если я ничего не имею против, отвезти его покупку в Лондон. Он сам вернется туда только через день-два, а этот сыр, как ему кажется, не следует хранить особенно долго.
- С удовольствием, дружище, - ответил я. - С удовольствием.
Я заехал за сыром и увез его в кэбе. Это была ветхая колымага, влекомая кривоногим запаленным лунатиком, которого его хозяин в минуту увлечения, разговаривая со мной, назвал лошадью. Я положил сыр наверх, и мы тронулись со скоростью, которая сделала бы честь самому быстрому паровому катку в мире. Все шло весело, как на похоронах, пока мы не повернули за угол. Тут ветер ударил запахом сыра прямо в ноздри нашему рысаку. Это пробудило его, и, фыркнув от ужаса, он ринулся вперед с резвостью трех миль в час. Ветер продолжал дуть в его сторону, и мы еще не достигли конца улицы, как наш конь уже стлался по земле, делая почти четыре мили в час и оставляя за флагом всех калек и толстых пожилых дам.
Чтобы остановить его у вокзала, потребовались усилия двух носильщиков и возницы. Я думаю, что даже они не могли бы это сделать, если бы одному из носильщиков не пришло в голову накинуть на морду лошади носовой платок и зажечь у нее под носом кусок оберточной бумаги.
Я взял билет и, гордо неся свои сыры, вышел на платформу; народ почтительно расступался передо мной. Поезд был битком набит, и мне пришлось войти в отделение, где уже и так сидело семь человек пассажиров. Один сварливый старый джентльмен запротестовал было, но я все же вошел, положил свои сыры в сетку, втиснулся на скамью и с приятной улыбкой сказал, что сегодня тепло. Прошло несколько минут, и старый джентльмен начал беспокойно ерзать на месте.
- Здесь очень душно, - сказал он.
- Совершенно нечем дышать, - подтвердил его сосед.
Потом оба потянули носом и, сразу попав в самую точку, встали и молча вышли. После них поднялась старая дама и сказала, что стыдно так обращаться с почтенной замужней женщиной. Она взяла чемодан и восемь свертков и ушла.
Четыре оставшихся пассажира некоторое время продолжали сидеть, но потом какой-то сумрачный господин в углу, принадлежавший, судя по одежде и внешнему облику, к классу гробовщиков, сказал, что ему невольно вспомнились мертвые дети. Тут остальные три пассажира сделали попытку выйти из двери одновременно и ушиблись об косяки.
Я улыбнулся мрачному джентльмену и сказал, что мы, кажется, останемся в отделении вдвоем. Он добродушно засмеялся и заметил, что некоторые люди любят поднимать шум из-за пустяков. Но когда мы тронулись, он тоже пришел в какое-то подавленное состояние, так что по приезде в Кру я предложил ему
пойти со мной выпить. Он согласился, и мы с трудом пробились в буфет, где с четверть часа кричали, стучали ногами и махали зонтиками. Наконец к нам подошла барышня и спросила, чего бы мы хотели.
- Что будем пить? - обратился я к моему спутнику.
- Мне, пожалуйста, на полкроны чистого бренди, мисс, - сказал он.
А потом, выпив свое бренди, он незаметно удалился и сел в другой вагон, что я расценил как низость.
От Кру я ехал в отделении один, хотя поезд был набит до отказа. Когда он подходил к станциям, публика, видя пустое купе, бросалась к дверям. "Сюда, Мария, иди сюда, масса мест!" - "Прекрасно, Том, мы сядем здесь!" И они бежали, таща свои тяжелые чемоданы, и толкались у дверей, чтобы войти первыми. Кто-нибудь открывал дверь и поднимался на ступеньки, но сейчас же, шатаясь, падал на руки соседа. За ним входили остальные и, потянув носом, тут же соскакивали и втискивались в другие вагоны или доплачивали разницу и ехали в первом классе.
С Юстонского вокзала я отвез сыры на квартиру моего приятеля. Его жена, войдя в комнату, понюхала воздух и спросила:
- Что случилось? Скажите мне все, даже самое худшее.
Я ответил:
- Это сыр. Том купил его в Ливерпуле и просил меня привезти его к вам. Надеюсь, вы понимаете, - прибавил я, - что сам я здесь ни при чем.
Она сказала, что уверена в этом, но что, когда Том вернется, она с ним еще поговорит.
Мой приятель задержался в Ливерпуле дольше, чем думал. Когда прошло три дня и он не вернулся, его жена явилась ко мне. Она спросила:
- Что говорил Том насчет этих сыров?
Я ответил, что он рекомендовал держать их в не очень сухом месте и просил, чтобы никто к ним не прикасался.
- Сомнительно, чтобы кто-нибудь прикоснулся к ним, - сказала жена Тома. - А он их нюхал?
Я выразил предположение, что да, и прибавил, что он, видимо, очень дорожит этими сырами.
- Как вы думаете, Том очень огорчится, если я дам кому-нибудь соверен и попрошу унести эти сыры и закопать их в землю? - спросила жена Тома.
Я ответил, что, по моему мнению, он после этого ни разу больше не улыбнется.
Ей пришла в голову новая идея. Она сказала:
- Не согласитесь ли вы подержать их у себя до приезда Тома? Позвольте мне прислать их к вам.
- Сударыня, - ответил я, - что касается меня лично, то я люблю запах сыра и путешествие с этими сырами из Ливерпуля всегда буду вспоминать как счастливое завершение приятного отпуска. Но на нашей земле приходится считаться с другими. Дама, под кровом которой я имею честь обитать, - вдова и, насколько я знаю, сирота. Она энергично, я бы даже сказал - красноречиво, возражает против того, чтобы ее, по ее выражению, "обижали".
Наличие в ее доме сыров вашего мужа - я это инстинктивно чувствую - она воспримет как обиду. А я не допущу, чтобы про меня говорили, будто я обижаю вдов и сирот.
- Прекрасно, - сказала жена Тома и встала. - Тогда мне остается одно: я заберу детей и перееду в гостиницу на то время, пока этот сыр не будет съеден. Я отказываюсь жить с ним под одной кровлей.
Она сдержала слово и оставила квартиру на попечение служанки.
Последняя, на вопрос, может ли она выносить этот запах, ответила: "Какой запах?" - а когда ее подвели близко к сыру и предложили хорошенько понюхать, сказала, что чувствует легкий запах дыни. Из этого был сделан вывод, что такая атмосфера не принесет служанке особого вреда, и ее оставили в квартире.

Пару слов до отрывка:...

Не-е-е, как старый, больной... нет, большой... почитатель Дж.К.Дж. я предпочитаю все-таки украинский перевод "Троих в лодке...". Есть там что-то такое, что в русском переводе утеряно...
Чего строит только признак одной из болезней "Гостра нехiть до будь-якоi працi"...

Ой. Я, оказывается, болен.

Вудхауз.

Пару слов до отрывка: Купите себе Лимбуржского сыра, оставьте его в комнате на 2-3 часа. Лучше, конечно же на 8. Сделайте себе бутерброд, читайте и наслаждайтесь. Cмело закусывайте сыр свежим репчатым луком: в ближайшую неделю Вас никто не будет целовать...

А зачем вы его покупали? Настолько вкусно, что перевешивает все недостатки?