JOURFIXE

женщина утром сама себе не равна
утром зима, даже когда весна
переступая по кафелю в темноте
не зажигает - силы уже не те

медленно в столбик в ванной течет вода
зеркало цвета льда

утром зеленых глаз не сияет ах
утром не раной рот - узелком в снегах
утром до первой мальборо голос - мел
волосы - серый мех

раз-два-вдох-выдох, господи, почему
зеркало в полный рост в прихожей покажет тьму
тьма твою мать, и это способно жить?
все, что тогда стояло, давно лежит.

ляжки еще ничего, а вот с грудью беда -
нежным торчком не встанет уже никогда
только осанка - прикройся, - господи, это я,
дура твоя.

голое освещенье, тени темная лесть -
ладно, сколько мне лет, а я еще здесь и здесь -
девочки нервно курят, сразу вторая, стоп
в нашем возрасте это гроб

в нашем возрасте, оля, оля, вовремя спать.
в детстве во сколько? - вот и во столько, мать
твою мать
это вот что у меня с лицом, с телом, с глазами, ртом?
ладно, это потом.

и надеваешь чулки, надеваешь чулки, надеваешь чулки
кольца нейдут с руки, хоть посуду мыть не с руки,
свет и тени, глаза и рот - нежность еще жива -
вот и вот.
просто иногда по утрам кружится голова,
но это, в общем, не в счет.

просто, оля, такая жаль, что в зеркалах, ага,
не отражается, кто отражал время-врага,
тело рожало, млекопитало, млечным своим путем
тело летело, тело давало, а потом...

ты надеваешь белье кожуру лепестки листву
ты говоришь себе: я не умру, я еще ах живу,
ходишь вечером вся в цвету
носишь цветок во рту
и глаза твои, падающие в темноту...

в переходе от вечера до постели день постыл.
господи, мы себя не простили, а ты нас опять простил.
господи, что мы за дети, нас так легко задеть...
дай же еще немного на свете -
здесь и здесь.
(с) Улетелла

Хочу напомнить уважаемой публике о существовании прекрасного поэта Александра Межирова, проживающего ныне в Бруклине, НЙ.

Вот что писал о нем Евгений Евтушенко:

"Отец, о котором Межиров впоследствии написал: "великий, убежденный, угрюмый гуманист", был юристом. Он и мать поэта привили сыну другое, гуманистическое образование, немыслимое в сталинской школе. Чистый беленький воротничок мальчика, выросшего в тихом Лебяжьем переулке, непоправимо высовывался из-под солдатской шинели во время блокады Ленинграда. Межиров и Наровчатов были, пожалуй, самыми образованными поэтами из всей фронтовой плеяды. Первую книгу "Дорога далека" (1947) я, еще мальчишкой, почти всю знал наизусть. Она была названа по строчке Глазкова, которого Межиров обожал. Межиров во времена ждановщины был неистовым пропагандистом не только других непризнанных поэтов, но и Библии. Именно за беспрестанное цитирование Библии в частных разговорах он однажды был почти исключен из Союза писателей. Никогда не будучи политически ортодоксальным, именно он написал стихотворение "Коммунисты, вперед", которому нельзя отказать в пронзительности, хотя последняя строфа была слеплена с газетной грубоватостью, ибо жизнь отчаянно сопротивлялась романтизации. Как бы ни относиться к этому стихотворению, это исторический документ, который, по словам Михаила Львова, "как руку от железа в стужу, без крови отодрать нельзя". В годы холодной войны Межиров, как и некоторые другие фронтовые поэты, временно ушел в риторику, в ремесленничество, в переводческое донорство. Но истинная поэзия не покинула его, а возродилась с обновленной силой самобезжалостности и энергией одновременно классической и новаторской поэтики. Мне пришлось прочитать его потрясающее стихотворение "Артиллерия бьет по своим" в 1957-м на дискуссии о романе Дудинцева, как анонимные стихи убитого на войне поэта. Межиров горько улыбнулся: "А знаешь, это ведь правда". К счастью, это правдой не оказалось. В истории было несколько периодов, в каждом из которых он оказывался новым, но тем же самым блестящим мастером: фронтовой период, "оттепельный", период заморозков и застойной жижи. Не примыкая ни к каким литературным стадам и стаям, Межиров сохранил во все эти периоды независимость не только содержания, но и формы, не размытой никакими происходящими вакханалиями непрофессионального презрения к жизни и красоте слова. В период гласности он не идеализировал ее и горько предвидел драму неподготовленности к свободе. Парабола от "Коммунисты, вперед" до "Как хорошо лететь в Израиль на неисправном самолете" оказалась трагической. Но, как писал Винокуров, "трагическая тень лежит под каждою травинкой в поле. "


БАЛЛАДА О ВОЗВРАЩЕННОМ ИМЕНИ

От зеленого поля села
До зеленого поля стола,
По которому крутится-вертится шар заказной
В знаменитой пивной,
В "Метрополе",
Деревенского парня судьба довела,
Как тогда говорили, по божеской воле.
Вскоре сделался он игроком настоящим. А это
Многократно усиленный образ поэта,
Потому что великий игрок
Это вовсе не тот, кто умеет шары заколачивать в лузы,
А мудрец и провидец, почти что пророк,
С ним, во время удара, беседуют музы.
Как поэт, он обидой ничтожной раним,
Как игрок, ненадежной удачей храним,
Потому что всегда Серафим
Шестикрылый свои простирает крыла
И над ним,
И над полем зеленым стола,
По которому крутится-вертится тот партионный
Или этот, поменьше, в котором "своя",
Кариолисовы утверждая законы,
Куш, деленный на доли, кому-то суля.
В святцах смысла особого не разумея,
В честь Есенина перекрестили Егора в Сергея
Игроки игрока. И в назначенный срок
Первородное имя к нему возвратилось. Игрок
Кий сменил на пророческий посох
И творит не на аспиде шульцовских досок,
А на белых страницах - проводки рифмованных строк.
Что прославить ему суждено,
Поле сельское, или сукно,
По которому...
Впрочем, не все ли равно.
У поэзии нет преимущества перед игрой -
Вечный бой - лишь бы только остаться собой.

Ни к тому и ни к этому лиру его не ревную,-
Все присущее миру в гармонию входит земную.



ИЗ ВОЛЬТЕРА

Я позицию выбрал такую,
На которой держаться нельзя,—
И с нее кое-как атакую
Вас, мои дорогие друзья.

Кое-как атакую преграды
Между нами встающей вражды.
Чужды мне ваши крайние взгляды,
Радикальные мысли чужды.

Но я отдал бы все, что угодно,
Все, что взял у небес и земли,
Чтобы вы совершенно свободно
Выражать эти взгляды могли.



ВОСПОМИНАНИЕ О ПЕХОТЕ

Пули, которые посланы мной,
не возвращаются из полета,
Очереди пулемета
режут под корень траву.
Я сплю,
положив голову
на синявинские болота,
А ноги мои упираются
в Ладогу и в Неву.

Я подымаю веки,
лежу усталый и заспанный,
Слежу за костром неярким,
ловлю исчезающий зной.
И, когда я
поворачиваюсь
с правого бока на спину,
Синявинские болота
хлюпают подо мной.

А когда я встаю
и делаю шаг в атаку,-
Ветер боя летит
и свистит у меня в ушах,
И пятится фронт,
и катится гром к рейхстагу,
Когда я делаю
свой
второй
шаг.

И белый флаг
вывешивают
вражеские гарнизоны,
Складывают оружье,
в сторону отходя.
И на мое плечо
на погон полевой, зеленый
Падают первые капли,
майские капли дождя.

А я все дальше иду,
минуя снарядов разрывы,
Перешагиваю моря
и форсирую реки вброд.
Я на привале в Пильзене
пену сдуваю с пива.
Я пепел с цигарки стряхиваю
у Бранденбургских ворот.

А весна между тем крепчает,
и хрипнут походные рации,
И, по фронтовым дорогам
денно и нощно пыля,
Я требую у противника
безоговорочной
капитуляции,
Чтобы его знамена
бросить к ногам Кремля.

Но, засыпая в полночь,
я вдруг вспоминаю что-то,
Смежив тяжелые веки,
вижу, как наяву,
Я сплю,
положив под голову
синявинские болота,
А ноги мои упираются
в Ладогу и в Неву.



ЛАДОЖСКИЙ ЛЕД
Страшный путь!
На тридцатой,
последней версте
Ничего не сулит хорошего.
Под моими ногами
устало
хрустеть
Ледяное,
ломкое
крошево.
Страшный путь!
Ты в блокаду меня ведешь,
Только небо с тобой,
над тобой
высоко.
И нет на тебе
никаких одёж:
Гол как сокол
Страшный путь!
Ты на пятой своей версте
Потерял
для меня конец,
И ветер устал
над тобой свистеть,
И устал
грохотать
свинец...
- Почему не проходит над Ладогой
мост?! -
Нам подошвы
невмочь
ото льда
оторвать.
Сумасшедшие мысли
буравят
мозг:
Почему на льду не растет трава?!
Самый страшный путь
из моих путей!
На двадцатой версте
как я мог идти!
Шли навстречу из города
сотни
детей...

Сотни детей!..
Замерзали в пути...

Одинокие дети
на взорванном льду -
Эту теплую смерть
распознать не могли они сами
И смотрели на падающую звезду
Непонимающими глазами.

Мне в атаках не надобно слова "вперед",
Под каким бы нам
ни бывать огнем -
У меня в зрачках
черный
ладожский
лед,
Ленинградские дети
лежат
на нем.



* * *

Мы под Колпином скопом стоим,
Артиллерия бьет по своим.
Это наша разведка, наверно,
Ориентир указала неверно.

Недолет. Перелет. Недолет.
По своим артиллерия бьет.

Мы недаром присягу давали.
За собою мосты подрывали,-
Из окопов никто не уйдет.
Недолет. Перелет. Недолет.

Мы под Колпиным скопом лежим
И дрожим, прокопченные дымом.
Надо все-таки бить по чужим,
А она - по своим, по родимым.

Нас комбаты утешить хотят,
Нас, десантников, армия любит...
По своим артиллерия лупит,-
Лес не рубят, а щепки летят.



* * *

Тишайший снегопад -
Дверьми обидно хлопать.
Посередине дня
В столице как в селе.
Тишайший снегопад,
Закутавшийся в хлопья,
В обувке пуховой
Проходит по земле.

Он формами дворов
На кубы перерезан,
Он конусами встал
На площадных кругах,
Он тучами рожден,
Он пригвожден железом,
И все-таки он кот
В пуховых сапогах.

Штандарты на древках,
Как паруса при штиле.
Тишайший снегопад
Посередине дня.
И я, противник од,
Пишу в высоком штиле,
И тает первый снег
На сердце у меня.

Если бы у меня был гимн жизни, то он начинался бы так:

Понимаешь это странно, очень странно,
Но такой уж я законченный чудак.
Я гоняюсь за туманом, за туманом
И с собою мне не справиться никак
Люди посланы делами, люди едут за деньгами
Убегая от обид и от тоски,
А я еду, а я еду за мечтами,
За туманом и за запахом тайги

Понимаешь это просто, очень просто,
Для того, кто хоть однажды уходил.
Ты представь, что это остро, очень остро
Горы, солнце, пихты, песни и дожди.
Пусть полным-полно набиты мне в дорогу чемоданы:
Память, грусть, невозвращенные долги.
А я еду, а я еду за туманом,
За мечтами и за запахом тайги.


(c) Юрий Кукин

А весь остальной Кукин , на мой вкус, ужасно нудный и из песни к песне плач, что ему уже аж 30(тридцать)лет- жизнь прожита.

Гм. А что он пел когда ему исполнилось 40 лет?

Наверно:
"Ах гостиница моя , ты гостиница
На кровать присяду я , а ты подвинишься
Занавесим мы весь мир занавесками
Я на час тебе жених , а ты невеста мне...." ит.д. Ю. Кукин

Ты думаешь я знаю что там в и.т.д.?

Ты думаешь я помню

А вот это пустыня между двумя поколениями.

Чего-то навеяло... пустыня промежду поколениями... и кактус посередке.

***
Где ты, Страна Лимонных Корочек?
Где ты, Страна Коньячных Пробок?

Ну, сколько сказок хотеть - а выбирать не те.
Опять шумит балаган, натянут верный лук,
И бьет Вильгельм Телль на слух и в темноте,
И ты встаешь к столбу и ставишь череп под круг.

Народ губами - шлеп, народ ушами - хлоп,
И ты закроешь глаза, считая до десяти -
И промахнется Телль, и прошибет твой лоб,
И ни один Айболит тебя не сможет спасти.

И будет сон устал, и будет верен Фрейд,
И глупый твой телефон забудет все номера,
Забьет тупой металл дыханье слабых флейт,
И ты забудешь сон, что приходил вчера.

И будет счастье - блеф, и будет сказка - муть,
И ты пройдешь босиком, откроешь в ванной кран...
К тебе придет твой эльф и разорвет тебе грудь,
И это будет конец твоих придуманных стран.

И будет просто жизнь, и будет гулкий трамвай,
И будет душный дом и овощное рагу,
И будет ночью - ложись, и будет утром - вставай,
И что там будет еще - предположить не могу.

Так не гляди же вниз, тебе без сказок - смерть.
(И так, едрена мать, как тянет в землю порой...)
Так раскрути же диск, заставь его запеть,
Заставь его узнать твой телефонный пароль.

Тебе ответит Страна Лимонных Корочек,
Ответит Страна Коньячных Пробок.

(с) Олег Медведев