JOURFIXE

Здесь не будет никакого экшена... ну разве что совсем чуть-чуть

ВТОРОСОРТНИКИ (нe законченая повесть)

Злате, Алле, Николь и Лизе


"Как далекаа-ааа дорога к счастью-y-y-y,"- пел сержант с обязательными для восточных песен завываниями. Он пел эту песню второй час, прерываясь только для того, чтобы с чувством произнести: "Какая песня! - и снова начать:" Кааа-ааак далекаа-аааа дорога к счастью-у-у-ууу".
"Сейчас дам ему камнем по башке! Нет лучше пристрелю! или все таки камнем?!"- думал рядовой Гренкин. Он красил камни в пустыне, а сержант за ним наблюдал, развлекая себя вокалом. В советской армии Гренкину не довелось красить траву и листья, зато в израильской он в виде наказания красил пустыню в белый цвет. Подумаешь загасил окурок не там, где положено. Hо это заметила глазастая инструкторша. Она заверещала, указывая на Гренкина, заставила его двадцать раз отжаться, а затем, зараза такая, еще и взыскание наложила. Это взыскание он и отрабатывал. Ничего страшного, если бы не поющий сержант, и все интересней, чем сидеть в классе и слушать нудную тетку офицершу, пытающуюся впихнуть израильскую военную премудрость таким же как и он "второэтапникам" или, как они сами себя называли, -"второсортникам". А второй сорт, как известно, еще не брак.

"Этап 2" - это укороченная до нескольких месяцев армейская служба, которую придумали специально для новых репатриантов, отслуживших в стране исхода. Идея проста и экономична, берем уже служившего репатрианта, объясняем ему с какой стороны надо держать местное ружьё и на каком расстоянии держаться от начальства, a затем направляляем его во вспомогательные и тыловые части. Таким образом, решаем сложную проблему нехватки кадров у водителей, ремонтников и прочих охранников поселений, а боевые части пополняем за счет местной молодой поросли. Отдел армейской логистики ликовал, отдел кадров срочно раздувал штаты - на Израиль обрушился золотой дождь под названием "массовая репатриация советских евреев". "Только-что-прибывших" примерно пол-года не беспокоили: "Пусть пообвыкнут,"- милостиво решило армейское начальство, но через пол-года репатриантский народ начал получать повестки и подбадривания старожилов: " Молодец! Вперед, родину защищать! Я защищал, теперь ты давай."
Особого желания служить и защищать вновь обретенную родину у "только-что-прибывших", все еще не пришедших в себя от эмигрантского шока, не наблюдалось. A было желание устроиться на работу, желательно не стройку, снять жильё по цене отличной от манхеттанской и, наверно самое сильное, не видеть эти восточные рожи с их криками, песнями, кучей детей и.... вообще "ГОСПОДИ! КУДА МЫ ПОПАЛИ!"

Израильский военкомат оказывался полным аналогом советского: очереди, неразбериха, никто ничего не знает и знать не хочет, но каким-то непостижимым образом все проходили медосмотр, какие-то тесты и, в конце концов, оказывались у последнего кабинета с распределительной комиссией. Служивший народ нес свои дембельские альбомы тыкал в фотографии пальцем и пытался объяснить на иврите: " Это я. Я был, блин, как это “солдат” по-ихнему, a! - хаял гадол ( большой солдат (ивр.)) ".
И клал на плечи пальцы, пытаясь изобразить количество лычек на погонах. Тетки, а в расприделительной комнате сидели только они, радосно кивали головами, что-то записывали и жестом указывали на дверь.
Довольный призывник выходил и сообщал стоящей за дверью очереди: " Ну все, я им мой альбом показал, сказал , что был сержантом, они припухли и я свободен". Народ волновался, некоторые из менее сообразительных, тех кто явился без дембельского альбома, крыли себя матом и выспрашивали разные ивритские слова, им было ясно, что свою причастность придется доказывать тяжело и долго, а словарного запаса хватит как раз на пять секунд разговора.
Офицерши- распределительницы, только что не потирали руки от восторга, прорехи армейской логистики должны были вскоре затянуться: и те что с альбомами, и те что без, все были поставлены на учет, что б через месяц быть поставленными под ружье по программе с названием "Второй Этап" или "Этап 2".

"Все, солдат, хватит красить. Собери инструмент, краски и,- сержант долго вглядывался в циферблат наручных часов,- через 15 минут я хочу видеть тебя возле палатки чистым и умытым. Ясно!"
"Да, командир!"
" Не слышу."
" ДА, КОМАНДИР!”
"Свободен."

Гренкин быстро собрал ведра и кисти, бросил взгляд на проделанную, ничего себе закрасил, работу и побежал на базу. Новобранцы как раз вывалили из класса, на десятиминутный перекур, когда он возник перед ними, весь белый и задыхающийся от бега.
" Пацаны, выручайте, сейчас меня Козел (так они называли сержанта) осматривать будет."
Решение приняли коллегиально, но быстро: размотали пожарный шланг и все десять минут поливали Гренкина, отмывая от краски.
Затем шланг смотали и пошли дослушивать лекцию об устройстве пулемета "Негев", ни слова не понимая из объяснения, а Гренкин убежал показываться Козлу.
К концу занятия два приятеля Рыбкин и Щигель получили по взысканию и наряд на ночную отмывку туалета. Они так увлеклись обсуждением фигуры офицерши-инструктора, что дважды не обратили внимания на ее замечания. Ну не обсуждать же, в самом деле, пулемет, кому он вообще сдался, железяка ржавая. Пока освоили длинную дуру М-16 натерпелись - один "пин шабат" и "телевизор" чего стоят. Народ рычал повторяя дурацкие наименования, поминая добрым словом такие кажущиеся родными из этой Иудейской пустыни "калаши".
Вторая половина дня прошла без особых приключений, ну поотжимались всем взводом и перед ужином поперестраивал их Козел по своему вкусу то в букву "бэт", то в "шин". Это был его коронный номер, построить взвод в виде какой-то буквы, а если учесть, что о том как изображаются ивритские буквы народ имел весьма относительное представление, то забава получалась на славу.

После отбоя из палатки вышли трое- Рыбкин со Щигелем и Леха Смирнофф, от так и говорил: "Я пишусь с двойным "ф" ". Леха ближайшие 2 часа должен был сторожить палатку. Это нововведение появилось недавно, когда в Галилее, на такой же тренировочной базе, таких же "второэтапников" ночью закололи вилами пробравшиеся на базу местные арабы. После этого случая, ночные дежурста у палатки стали обязательными и Рыбкин со Щигелем, тоже должны были отстоять этой ночью свое, но после почистки туалета, единственного на всю базу и потому загаженого за целый день по самую крышу.
"Слыш, Борь,- у Рыбкина созрела идея.- Может мы его, как Гренкинa, из шланга помоем?"
"Ты думаешь дотянется?"- как всегда вопросом на вопрос ответил Борька Щигель и тут же направился к пожарному щиту.
Длинны шланга хватило и друзья справились за пару минут, полюбовавшись на блестящее дело рук своих они уселись на отмытые "очки" и закурили.
Боря тяжело вздохнул:
"Когда весь этот "цурес" закончится, я вернусь на Украину и местные братки будут обливаться слезами на мои рассказы."
Боря говорил в нос, слегка картавя, глотая окончания, а иногда и начала слов, при этом с жутким, непотятно откуда взявшимся, местечковым акцентом. Слова Чехова о том, что в человеке должно быть все прекрасно к Боре никакого отношения не имели. Он был по-мужски некрасив, неопрятен, а уж мысли, мысли его были только о "скока стоит? скока-скока???" и о бабах. Боря делал бизнес в Украине, называя себя "новым украинцем" и иногда навещал Израиль. В Израиле он прятал семью и сам на всякий случай принял гражданство, не задумываясь в тот момент, что это его к чему-то обяжет. Но государство нашло своего нового гражданина и на адрес Бориной семьи стали приходить повестки, которые благополучно выбрасывались в мусор. Когда он после года отсутствия вспомнил о семье, его прямо в аэропорту взяли под руки и отправили служить. Hабитый долларами чемодан не помог.

Рассказ от Бори Щигеля

" Ты когда нибудь слышал, что б еврейские родители сами отправили сына в армию?"
" Меня, например…"- начал было Рыбкин, но Боре его ответ был не нужен и он продолжал.
"Учился я в нашем местном политехе, ничего так учился, кажется химии. Немножечко фарцевал, хотя какие в нашем городе гешефты, это тебе не Киев, и вдруг, здрасте вам, повестка. Я иду в военкомат и говорю: “Tоварищи военные, ну зачем я вам такой нужен, я хилый, кашляю и из меня защитник, как из вас, товарищ полковник, балерина.”
Наш полковник-военком весил наверно 200 киллограм, на балерину он жутко обиделся и начал на меня орать, a я такое общение не люблю, поэтому ушел, так бегом, через окно. Нет думаю, зачем мне такое счастье в погонах и я поехал в наш местный дурдом и пошел к главврачу. Честнейший человек, он даже с начала хотел меня выгнать, но два "пумовских" спортивных костюма , это вам не просто так и он мне дал такую справку, что меня на воле держать было просто профессиональным преступлением. Прихожу я домой и рассказываю маме, какой я у нее "мышиганер". И что ты думаешь, она прослезилась от счастья какой у нее умный сын? Нет! Она мне закатила истерику, что из-за этой справки меня посадят, ее посадят и папу посадят. И ладно мы с ней, но у папы язва и кто его в тюрьме будет манной кашей кормить, в общем по всем ее словам я был страшный человек, который желает смерти своему родному папе. Нет, ты понял! Я хочу смерти папе! Что мне с этим было делать, порвал я справку и на следущий день пошел в военкомат. Ну там все как обычно: дышите-не дышите и раздвиньте ягодицы. Потом надо идти на коммиссию, где сидят ветераны и они определяют в каких войсках тебе служить. Ну я тебя прошу! что там они уже наопределяют. Председательствовал в этой комиссии наш самый почетный гражданин города Соломон Зиновьевич Кошка, в девичестве Кац. Большой коммунист, таких сейчас не делают, прошел коммисаром Гражданскую, Отечественную и я знаю, что еще за войну! В общем - верный ленинец и большой поц. Смотрит он на меня пристально и спрашивает:
” Где служить хочешь, сынок?”
Ой, знаю я его сынка - завмага и внука-"шлепера" знаю! Но я вида не подаю и с уважением отвечаю: " Соломон Зиновьевич, тут в нашем городе есть такая небольшая военная часть, так я бы с удавольствием там и послужил."
И что ты думаешь, попал я с Украины в оренбуржскую степь, но ничего страшного, всюду люди живут. Старшина как увидел, что к нему явился такой евреец-красноармеец, прослезился и отдал мне каптерку на все два года.
А мама потом плакала: “Oй, сыночек, тяжело тебе.”
Таки да, мне было тяжело, потому что я и степь - понятия несовместимые."

Рыбкин с Борей вернулись в палатку. Уже засыпая Боря сказал:" Напомни завтра, мне этот Смирнофф, асимон должен,"- и отрубился.
Телефонные жетоны- асимоны были самой твердой валютой на базе, а когда сломался последний из трех общественных телефонов, ниточки соединявшей их с семьями, "второсортники" впали в депрессию и идеи бунта все чаще приходили им в головы. Начальство, кажется, это тоже почувствовало. Поэтому все три телефона были отремонтированы и бунт был подавлен в зародыше.

Поспать в эту ночь Рыбкину не удалось. Сначала пришлось отдежурить свою смену, а потом, когда он вернулся и уже проваливался в сон, его растолкал Борис:
" Зёма, выручай."
" Что ты все не угомонишься, сволочь!"
На "свольчь" Боря не обиделся, он вообще ни на что не обижался, но еще раз тряхнул Рыбкина за плечо и рассказал, что вышел он "до ветру", но к туалету переться было лень и он пристроился за палаткой, а тут какой-то офицер на него набрел, наорал и забрал его медальоны с личным номером.
" Ну и че теперь будет?"- закончил он свой рассказ.
" Не знаю. У Рене спроси, он адвокат и все знает."
И Боря чуть не с криком "эврика!" побежал в дальний угол палатки будить Рене.

Сказать , что на "Второй этап" призывали только приехавших из, как это стало называться, СНГ, было бы неправдой. В их части служили целых три "иностранца"- два аргентинца и француз. А кто-то рассказывал, что встречался в военкомате со служившим репатриантом из, не поверите, Австралии.
Вот такого "иностранца" - француза Рене Азулая и пытался разбудить Боря.

Фамилия Азулай в Израиле ассоциируется с базарным торговцем выходцем из Марокко или с добрым недотепой полицейским из классического израильского фильма. Но это в Израиле, во Франции обладатель фамилии Азулай - это, скорее всего, зубной врач, адвокат или, ну в самом крайнем случае, архитектор.
Как так произошло, что лионский адвокат Рене Азулай служил в своей французской армии, а потом еще и репатриировался в Израиль не знал никто. Но сейчас это было неважно, Рене был таким же "второсортником" и дрых в дальнем углу палатки.
Боря тряс его за плечо, одновременно призывая Рыбкина на помощь:
"Ну иди уже сюда, блин, он же по нашему нихрена не может. Ну че ты разлегся?"
" Асимон дашь?"- окончательно проснулся Рыбкин.
" У Смирноффа заберешь."
Рыбкин всунул ноги в ботинки и побрел на помощь к Боре, который на иврите мог сказать только "шалом", да и то с подсказкой.
"Давай, расскажи ему всю мою ботву."
Рыбкин задумался, подбирая ивритские слова, но тут из под одеяла высунулась рука адвоката Азулая, а затем раздался сонный голос:
" Меа долар."
"Че он сказал?"- поинтересовался Боря
" Бабки, просит. Сто баксов!"- захлопал Рыбкин глазами.
Лицо Бори расплылось в улыбке
"Базара нет!"- и он полез куда-то за пазуху достал бумажку и вложил в руку Рене.
Рука спряталсаь, затем раздалось шуршание и снова все стихло.
" Давай рассказывай."
Рыбкин тщательно подбирая слова из своего небогатого запаса рассказал о борином деле. Из под одеяла посслышался храп.
Рыбкин толкнул его:
"Ну, что будет?"
"Нечего не будет," - сказал Рене и снова захрапел.
A на следующее утро, сержант вернул Боре медальоны, правда, перед этим, заставив его пятьдесят раз присесть с вытянутым перед собой ружьем.

Тем же утром, во время чистки оружия по взводу разнеслась новость: из "второсортников" набирают добровольцев на офицерские курсы. Новость принес неугомонный Гренкин.
"Ну и чего?- спрашивали отложившие винтовки новобранцы.- В добровольно -принудительном, как всегда?"
" Да нет, вроде добровольно и на бесседу к комроты вызывают согласившихся."
"Да ну, нах, такую жизнь."
"Вроде офицерам, бабки нехилые идут."
"Шли. Сейчас платят как рабочему на заводе."
"Да нихрена!..."
Спор прервала появившаяся инструкторша. Она проверила стволы, почти во всех обнаружила "слонов"- пылинки . Слова "пыль" и ивритское "пиль"- слон очень созвучны, поэтому "второсортники" выучили это определение быстро, ну и отжимания опомогли.
Без лишних слов и эмоций инструкторша уложила взвод отжиматься и отжимала их до тех пор пока сама не устала над ними стоять. Потом дала десять минут на приведение оружия в порядок и ушла.


- Для приветствия командира, взвооод "СМИРНО!" - рявкныл бравый сержан Козел.
Взвод промямлил " ля-ля-ла" , что должно было означать -"Акшев!" ( "смирно") и застыл.

Худющий комвзвода - лейтенант Кохави, прозваный Шкилетом, стоял перед строем и с нескрываемым отвращением смотрел на "второсортников". Его кадык то поднимался, то опускался и казалось жил своей собственной, не связанной с лейтенантом, жизнью. Получив контузию в Ливане, Шкилет не смог вернуться в свою часть и был назначен командовать " вторым этапом ". Это бесило боевого офицера и он чуть не ежедневно писал рапорты о переводе, но начальству он был нужен здесь и все его писания отправлялись в мусорное ведро. Лейтенант тихо зверел, но держался и продолжал засыпать командование своими письмами.

Шкилет выслушал доклад дежурного, а затем, окинув взвод взглядом полным презрения, сказал:
"Желаюшиие остаться в армиии и пройти офицерский курс дожны сообщить об этом инструктору и будут вызваны для бесседы со мной и командиром роты. “

Это была еще она идея генштабистов. На тот момент, республики уже бывшего СССР сделали государству Израиль подарок- репатриантов, которыми можно было укомплектовать 13 новых пехотных бригад. Ойкнули все: aрабы, неожидавшие такой подлянки со стороны хоть и бывшего, но Советского Союза; израильтяне, не верившие, что их страна резиновая; Генштаб, неoжиданно решивший, что концепция "шапкозакидательства" не такая уж и устаревшая. Ойкнули и новоприбывшие. Но их "Ой!" был тем самым гласом вопиющего в пустыне, в основном в пустыне Негев.
А Генштаб уже строил планы. И одним их этих планов было подготовить офицеров из среды новых репатриантов, что б было кому этим неожиданным подарком командовать.
А потом, как всегда неожиданно закончились деньги и все планы были похоронены в глубоких сейфах, а все идеи пущены на самотек - "как нибудь само собой утрясется" - и утряслось, и забылось, оставив, в качестве воспоминания о тех событиях, два десятка офицеров, начинавших свои карьеры под насмешки над их жутким акцентом, как потом оказалось, не только русским.

Шкилет прокашлялся и продолжил:
" А теперь о главном. В эту субботу, те кто не в наряде поедут домой к мамке, - тут он вспмнил с кем имеет дело,- в смысле, к жене под юбку. Ясно?"
И дав сержанту отмашку скрылся в штабе.

Новость потрясла всех. Домой! отмыться и отоспаться. Кто о чем, а, например , Рыбкин, мечтал принять душ, настоящий горячий душ, а не те три капли холодной воды, которые предоставлял ему незатейливый армейский быт. Он так размечтался об этом, что не услышал команды инструкторши. Пришлось принимать упор лежа и отжиматься, возвращаясь в действительность.

(Продолжение в следущем посте)

Втроросортники (продолжение 1)

Пропуск в рай ( из воспоминаний рядового Рыбкина)

Рыбкин сидел в парке и курил одну сигарету за другой. Его только что выгнали с работы и он еще не определился с отношением к этому факту. С одной стороны увольнение со стройки по своему значению может сравниться только с изгнанием грешника из ада, но с другой - не справедливо как-то получилось. А дело было так. Рыбкин всего-то предложил коллегам-арабам, немного порабатать, для разнообразия. Но сотрудники не поняли его и стали делать Рыбкину разные мелкие и не очень гадости. Рыбкин терпел, относя происходящее на счет тежелой жизни "угнетаемого народа", и не отвечал. Но, после того, как сегодня его чуть не уронили с третьего этажа и только реакция спасла его, Рыбкин не выдержал. Он нашел самого задиристого из сотрудников и не тратя слов на объяснения побил его. Сотрудник с визгом вырвался и, прихрамывая, убежал. Рыбкин добродушно усмехнулся и погрозил кулаком остальным коллегам. А через пару минут побитый явился в сопровождении трёх здоровенных арабов с соседней стройки. Если бы Рыбкин не служил в железнодорожных войсках советской армии, он бы наверно испугался, а так ситуация была знакомой и разрешалась она просто. Он не спеша поднял лежащую рядом лопату и приготовился к объяснениям, но тут вслед за арабами на стройку вошел полицейский. Увидев человека с лопатой, но в совершенно не копательной позе, полицейский напрягся, присел, вытянул вперед руку и другой рукой потянулся к кобуре. Рыбкин в ответ на эти действия улыбнулся, стукнул себя в грудь черенком и сказал с тяжелым русским акцентом:
"Я - новый репатриант."
"Пронесло",- так и читалось на лице полицейского. Он убрал руку с кобуры, осмотрелся и вдруг заревел как корабельный гудок. На этот рев прибежали каблан* с прорабом и тут же зарычали на Рыбкинаь. Рев полицейского утонул в спареном рыке этой парочкии, при этом все трое активно размахивали руками и бегали друг за другом, а потом, видимо подустав, остановились, и каблан нормальным, человеческимим голосом объявил Рыбкину, что он уволен. Полицейский удовлетворенно хмыкнул и ушел.
-------------------------------------------------------------------------
*каблан- подрядчик (иврит), в данном случае - строительный подрядчик.
---------------------------------------------------------------------------
Рыбкин достал последнюю сигарету из пачки, посмотрел на нее и решил оставить на потом, надо было начинать экономить.
Конечно, можно было устроиться на другою стройку. Строительный бум набирал обороты и крепкие парни, которые не станут забивать канализацию бетоном - любимую шутку арабских строителей, очень даже требовались. Но Рыбкин оставлял этот вариант как последний, хотя никаких других не предвиделось.
Он поднялся со скамьи и, тяжело ступая, вышел из парка.
И тут его окликнули. Это был Сашка - муниципальный подметальщик, страшно гордящийся своим местом работы, однако нос не задиравший.
- Здорово, Рыболов! А ты чего такой смурной?
- Да вот, с работы выгнали.
Сашка почесал в затылке:
- М-да. Ты вот что, тебе к Арону надо.
- А кто такой Арон?
Сашка, посмотрел на Рыбкина как на идиота.
- Ты не знаешь, кто такой Арон?!
- Не доставай. Единственный Арон, котoрого я знаю- это мой дед.
- Ладно, не заводись. Вот адрес,- и Сашка что-то чикнул ручкой в своей записной книжке, вырвал страницу и вручил Рыбкину.
- Спасибо, Саня.
- Да ладо, мелочи. Сегодня я тебе, завтра ты мне,- и он подмигнул.- Давай, дуй к нему. Арон помогает всем.

Оказалось, что Арон - владелец маленькой фирмы по трудоустройству, расположенной в одном из трущебных районов Тель Авива. Пока Рыбкин нашел указаный в адресе дом - древнюю текстильную фабрику, закрытую за нерентабельностью и сдававшую свои офисы разного рода конторам, ему пришлось объясниться с двумя наркоманами и проституткой на предмет "а не пошли бы вы подальше". Все это никакого оптимизма не внушало, но деньги на автобус были потрачены, так что пришлось подниматься на третий этаж по темной вонючей лестнице и пристраиваться в хвост очереди из желающих получить работу, таких же как он, новых репатриантов. Мало по малу Рыбкин попал в тесный предбанник, где очередь теряла свою стройность и превращалась в галдящую толпу.
Новоприбывший народ со всех концов Тель Авива стекался в контору Арона в надежде даже не на трудоустройство, а на саму надежду, что в царящей пессимизмом репатрианской среде было не так уж и мало.
Разговоры шли на избитые темы отсутствия работы, кошмарного жилья за непомерно высокие цены, обсуждались счастливчики-" представляешь, ему дали 7 шекелей в час"- и конечно сам хозяин.
- У Арона связи на самом верху и он ими очень умело пользуется,- говорил потертого вида мужичек, закатывая глаза и указывая пальцем в потолок.
- Какие там связи,- его перебил похожий на худого барашка парень.- По моим сведениям Арон в стране не больше двух лет. Когда бы он успел связями обзавестись?
Народ недружелюбно взглянул на возражавшего и тот умолк, быстро сообразив, что его могут запросто из предбанникиа выкинуть.
- На госслужбу или там на госпредприятие устроиться сложнее,- продолжал "потертый".- Там сразу в штаны лезут и проверяют обрезан или нет,-некоторые из мужчин болезненно скривились, но были и злорадно ухмыльнувшиеся.- Но если даже не образан, то не страшно, у них там свой раввин, всегда имеется , на месте чик и ты весь в шоколаде.
Мужчины заулыбались, а некоторые даже вздохнули с облегчением. Надежда никуда не исчезала, а вместе с ней не исчезало хорошее настроение.
Потом бурно обсуждали на каком заводе работать лучше. По экономическим показателям побеждал шинный, но в плане экологии все отдали предпочтение трансформаторному.
У женщин шли свои разговоры.
- Ну это черт знет что, за свининой надо ехать за тридевять земель, а у меня два мужика в доме, не кормить же их все время курицей.
- А я ей говорю: " Ну какое это вишневое варенье!". Тьфу! одним словом - риба*
-------------------------------------------------
*Риба - варенье ( иврит)
-------------------------------------------------
Люди, просачившиеся в кабинет, долго там не засиживались, а выходя оттуда, заговорщицки подмигивали всем остальным и быстро убегали, не отвечая на распросы и ничего не рассказывая. Отсутствием любопытства народ не страдал и такое поведение выходивших напрягало, дополняя пытку стояния в тесноте и духоте, пыткой неизвестностью. Рыбкин вошел в кабинет одним из последних. Вошел и оторопел. Перед ним сидел инженер погрузочно-разгрузочных работ с железнодорожной станции Киев-Товарная Аркадий Борисович Пеккер.
***
Рыбкину исполнилось 16 и он получил паспорт. С паспортом можно было устроиться на работу, а на работе заработать денег, что б купить нормальную, с его точки зрения, одежду. С родителями спорить было бесполезно, а просить деньги стыдно. Хорошие шмотки привозили спортсмены и фарцовщики, но цены на них были заоблачны, а техникумовской стипендии как раз на полкроссовка и хватало. И фарцевать Рыбкин не умел, хотя друзья- спортсмены только этим и жили, ну и еще они обменивали в ресторанах талоны на питание, чего пока Рыбкин тоже не достиг. Надо было найти работу и сделать так , что б об этом никто не узнал, особенно родители. Рыбкин носился по городу предлагая себя разным организациям в качестве неважно кого. Его иногда вежливо выпроваживали, чаще просто посылали. Месяц активных поисков ничего не дал и тогда он поделился своей проблеммой с кем-то из приятелей. "Тю,- сказал тот.- Иди на Киев-Товарный, там грузчики всегда требуются."
"А к кому мне там идти,"- засиял Рыбкин
"Кажется это называется “ начальник грузовых работ”."
На следующий день он носился по управлению железнодорожной станции распрашивая всех и каждого, где тут главный по грузовым работам. От него отмахивались, направляли, перенаправляли и запутывали, но в результате он оказался перед дверью с табличкой "Пеккер А.Б. Инженер погрузочно-разгрузочных работ".
Рыбкин отдышался, постучал и, не дожидаясь ответа, вошел.
В небольшом кабинете за столом заваленном бумагами сидел плотный немолодой мужчина с носм, похожим на орлиный клюв и багровым, обветренным лицом. Он что-то быстро писал.
"Здравствуйте, я бы хотел у вас работать,"- с пионерским задором отрапортавал Рыбкин.
Хозяин кабинета не поднимая головы от бумаг вытянул руку с ручкой и рявкнул:
"Вон!"
Рыбкин не испугался, он достал паспорт и, перегнувшись через стол, положил его перед носом Пеккера. Тот, все так же не глядая на Рыбкина, шелчком отправил паспорт на другой угол стола:
"Деточка, не заставляйте повторять мою, пока еще, просьбу дважды."
"Я бы хотел работать у вас,"- повторил Рыбкин, правда уже без прежней звонкости в голосе, и снова пододвинул паспорт к носу Пеккерa.
Пеккер оторвался от писанины, посмотрел на паспорт и швырнул его Рыбкину в лицо. Тот поймал его на лету и это произвело впачатление.
"Деточка, - в голосе Пеккера появились теплые нотки.- Ну зачем вам эта работа. Вы хоть представляете где и с кем вам придется общаться?"
На примерно такого рода вопрос Рыбкин подготовил ответ заранее, отрепетировав его перед зеркалом. Нарисовав на лице коммисарское выражение он с металлом, пока еще довольно звонким металлом, в голосе произнес:
"У нас в стране, товаришь Пеккер,- он сделал особое ударение на слове "товаришь”,- любая работа уважаема и почетна."
Пеккер затрясся в приступе смеха. Смахнул с глаз слезу:
"Давай, артист , показывай, что там у тебя."
Рыбкин проработал на него несколько месяцев и был вынужден уйти, когда рыбкинский тренер, заподозрив неладное, сначала настучал на него родителям, а потом и Рыбкину, по морде. Но заработаных денег хватило надолго.

***
За прошедшие 6 лет Пеккер мало изменился, ну может морщин стало больше, он все также нависал всей своей массой над заваленым бумагами столом и писал.
"Писатель,"- ухмыльнулся Рыбкин, достал из кармана удостоверение личности и положил его Пеккеру под самый нос. Тот оторвался от работы, посмотрел на предмет, отрывающий его от дел, поднял глаза, близоруко щурясь.
- Рыбкин?
- Я, Аркадий Борисович. Не ожидали?
Пеккер только рукой махнул
- Тоже мне событие. Ну и что тебя привело ко мне?
- Как всегда, хочу работать.
- Ну-ну. На шинный завод пойдешь?
- Нет, конечно.
- Конечно? Ты сегодняшнюю ситуацию с трудоустройством представляешь?
- Наслышан. А как же :"Арон помогает всем!" Неужели у вас для старого знакомого ничего получше не найдется?
- Всем не поможешь, а чем тебе шинный завод плох? Могу предложить табачную фабрику или, ты же гайки крутить умеешь, большой гараж.

Рыбкин скривился. Хотя любое из предложеных мест было пределом мечтаний, но он знал Пеккера и был уверен, что у того есть что нибуть поинтересней.
- Хрен с тобой,- и Пеккер полез под стол, достал какой-то бланк, быстро заполнил его и протянул Рыбкину.- Будешь выходить ни с кем не общайся, понял? У меня так заведено.
Рыбкин взял протянутый листок, и прочел по-слогам ивритские закорючки Пеккера:
- Электрик, гостиница "Хилтон", Тель Авив. Что это такое?- не понял он
- Это, дорогой мой, пропуск в рай.

Это было правдой. Если и есть рай на Земле, то он находится на набережной Тель Авива в гостинице "Хилтон".
"Надо будет Пеккеру хорошую бутылку поставить,"- думал Рыбкин по дороге домой после первого рабочего дня.

Для технического персонала работа в гостинице начиналась в семь утра с завтрака. И не просто завтрака, а пятизвездочного. Потом электрики шли переодеваться и собирать инструмент. До девяти работы связанные с шумом в гостинице проводить запрещалось, поэтому приступали к работе в девять, а в десять уже надо было идти пить кофе с плюшками. Взбодренные кофе, электрики закатывали рукава и в двенадцать шли на обед. После обеда они пытались еще до двух часов продержаться, а в два надо было идти пить кофе, естественно, с плюшками. В три часа усталые электрики собирали инструмент, чтоб успеть принять душ и ровно в четыре выйти из проходной.
И за эту работу платили деньги, причем намного больше, чем Рыбкин получал на стройке.
"Жизнь удалась,"- говорил он, приходя домой и заваливаясь на диван перед телевизором.

(Продолжение в следущем посте)

Втроросортники (продолжение 2)

Вечером, в личное время, когда отшумели сражения за телефон и неприязни друг к другу поубавилось можно было спокойно перекурить и поболтать.
Предстоящий отпуск, естественно, был главной темой. В основном обсуждалось кто что сожрет и сколько выпьет. Потом поговорили о достоинствах и недостатках местной водки. Нашлись правда оригиналы заявляющие о хорошем израильском вине и это так взбесило Додика Каликашвили, что пришлось его всем взводом успокаивать.
И как-то, сам собой, возник вопрос об офицерских курсах. На самом деле инициатором был все тот-же Гренкин уже принявший окончательное решение и пывшийсяся подбить на это дело еще кого нибудь за компанию. Но желающих не находилось. Он испробовал все известные ему способы уговоров, почерпнутые из бестселлера Дейла Карнеги, но это не работало. Даже после бесседы с темпераментным Каликашвили у Гренкина хоть и ныла скула, но желания найти компанию не убавилось. И тут он обратил внимание на Рыбкина со Шигелем, мирно игравших в карты на асимоны. В глазах Гренкина зажегся огонек, какой бывает у агента по продажам "не важно чего", когда тот видит потенциальную жертву, в смысле покупателя, и он подсел к играющим.
Понаблюдав с минуту за игрой, Гренкин тяжело вздохнул, так, что б его услышали, и закинул пробный шар:
"Ты, Рыбкин, конечно устроен на гражданке..."
"Нихрена я не устроен,"- буркнул тот, принимая взятку и зная, что рискует.
"Как не устроен?! Ты же сам расказывал про "Хилтон"."
" Бл@дь, Гренкин, вали отсюда!- заорал Рыбкин, отдавая Боре проиграный асимон.- Тебе делать нечего? Тебе за это платят ? Это ты по жизни такой?
Ты вот что, ты как отслужишь- женись и будет тебе счастье кому голову морочить всю жизнь. Боря, дай асимон."
Боря загадочно улыбаясь протянул ему жетон.
" Вернешь два."
" После шаббата,"- "в четверг" хотел добавить Рыбкин, но только рукой махнул и вышел из палатки перекурить на нервной почве.
Историю о его трудоустройстве и условиях работы знали все. О том, что проработав всего неделю, он был уволен, Рыбкин умолчал. Его откровенно подставили, устроив замыкание на этаже и свалив вину на него, который вообще был в другом месте, но разбираться никто не стал, зачем, если виновный назначен.
А тут как раз повестка, так что решение жизненно важных вопросов откладывалось на время службы, тем более, что семья получала за него пособие не очень отличающеся от зарплаты.

"ВСТАТь!"- заорал чужой, неизвесто откуда взявшийся в палатке сержант.
Нет, этот день не мог спокойно закончиться, это поняли все и с любопытством уставились на сержанта.
"Я не понял! Почему сидим!"- перешел сержант на запрещенный русский.
То что он не понял, быстро сообразили "второсортники", опыт советской армии сказывался. Они несговариваясь поднялись и приблизились к нему.
"Ну что, "второй этап", будем службу тянуть?"- распалялся тот, не замечая как кольцо вокруг него сжимается.
"Чтоооо....,"- только и успел он произнести, оказавшись прижатым к полу и совершенно беззащитным. Мгновенно он был раздет и выставлен из палатки в одном берете и с автоматом.
"Я знаю кому отнести его шмотки,"- выступил Сашка Демидов. Собрал сержантские вещи и выскочил из палатки.
" Пошел по бабам,"- решили все и разошлись по своим местам.

Сашка был артист, самый настоящий, с дипломом московского театрального ВУЗа.
Он обладал огромным колличеством обаятельных улыбок, и очень профессионально ими пользовался. Против его улыбки не могла устоять даже их инструкторша и Сашка ни разу не получил личного взыскания или наряда, а если ему и приходилось отжиматься или приседать, то только в составе всего взвода, говоря языком правозащитников, он подвергался "коллективному наказанию".
"Мое лицо,- говаривал он,- это мой рабочий инструмент. Им я зарабатываю на хлеб, и даже на хлеб с маслом."
Офицерша-психолог или сокращенно на иврите - КАБАНит, часто вызывала Сашку на бесседы, ведь он был человеком исскуства с ранимой душой. Чем она лечила его душу Сашка не распространялся, он ко всем своим достонствам был еще и джентельменом.
" Катерина ты наша,"- подшучивал над ним жутко образованый Миша Перельман, когда Сашка получал очередное приглашение-вызов к "Кабанихе".
Посматривали на него, и даже очень пристально, и инструкторши других взводов, но, кажется, дальше взглядов дело не доходило.

"Идиоты,- заявил из своего угла, не принимавший участия в расправе над сержантом Перельман.- Вы его с оружием отпустили? Сейчас он придет в себя и всех нас тут положит."
" У--ё!"- сказали все и тут же погасили свет, приготовившись к обороне.

Сержант не долго приходил в себя, как только свет был погашен он с воинственным криком ворвался в палатку и тут же получил чьим то прикладом по черепу.
Когда включили свет, что б добить врага окончательно, перед взводом на полу
валялся Сашка Демидов и за его лицо теперь не то что хлеб с маслом, вряд ли кто бы дал сухую корочку, да и ту, только из жалости.
Сержант оказался хитрее, он, выкинутый из палатки, никуда не ушел, а затаился, и
дождался Сашку. Тихо, как на учениях, он появился перед изумленным противником и тут же дал ему в пах, а затем добавил коленом по морде, забрал вещи и исчез.
Что это был за сержант и откуда он взялся на их головы так и осталось одной из армейских загадок. Скорее всего этот залетный воин навещал свою подругу-инструкторшу, но в тот вечер ему ничего не обломилось и он зашел в ближайшую палатку, что б разрядиться на "второсортниках".
А утром Сашка Демидов получил свое самое первое личное взыскание.

В пятницу перед выходом с базы, когда взвод одетый в "парадку" уже собирался выходить к специально присланым за ними автобусам, их родной сержант Козел решил , что не настало еще время для отдыха и он провел эксперемент, попытавшись соединить не сочетаемое. Козел достал свою гитару и наигрывая
любимую тему "как далека дорога к счастью" стал строить взвод. Но армейские команды на мотив восточной песни не ложились и Козел, пообещав по их возвращению на базу, продолжить свои опыты, дал команду грузиться по автобусам.

Отмытый в горячей воде, в свежем белье Рыбкин рухнул на настоящую кровать, застеленную настоящим бельем, и зажмурился от удовольствия. Он потянулся за телефоном, надо было сообщить родителям, что жив-здоров и пообедал.
Трубку взял папа - Рыбкин-старший.
"Пап, привет! Я уже дома, весь чистый, в чистом и на чистом. Это такой кайф, это лучше чем секс!"
"Что???- проревел Рыбкин -старший,- В твоем возрасте? К врачу! Немедленно!"
Улыбаясь, младший Рыбкин положил трубку и заснул.


Два выходных дня пролетели, незаметно. Водитель автобуса, увозившего Рыбкина на базу, слушал одну и ту же песню, каждый раз перематывая кассету и создавая аварийные ситуации на дороге. Пассажиры кричали на него, тот в ответ огрызался и продолжал снова и снова запускать тягучую восточную песню. Рыбкина вся эта суета мало беспокоила, он ушел в себя и наверно впервые по-настоящему серьезно задумался о своем будущем.
По салону разливалось: "Как далекаа-ааа дорога к счастью-y-y-y..."

Конец ?

Очень хорошо, просто отлично.

Израильская дивизия меньше советской и некоторые по составу примерно равны советскому полку и даже меньше. Ошибки нет - 13(!)кадровых и резервных, данные на конец 1991, время о котором пишу
И именно по экономическим соображениям с 1992 года проект "второй этап" умер.

В видах и родах войск России похожая ситуация.
Общевойсковой бой, согласно обычного Боевого устава их не касается, есть специфика позиционного и боевого применения. Это касается как состава, так и численности подразделений.

ЗЫ зачем тебе это, ты ж не военный.

Поправил фразу.
"На тот момент, республики уже бывшего СССР сделали государству Израиль подарок -репатриантов, которыми можно было укомплектовать 13 новых дивизий."

В израильской армии нет полковой структуры. В израиле структура батальoнно-дивизионная.

КЗ! Отлично получилось. Как сам там побывал

Вот оно - лицо израильской военщины!..

Гади, а в каком году Вы приехали?

март 91-ого