|
Второй залп «Авроры». Перезагрузка.
(Попытка исторической реконcтрукции).
Вместо эпиграфа анекдот.
Вопрос армянскому радио:
- Какой военный корабль самый мощный в мире?
Ответ:
- Крейсер «Аврора»: один холостой выстрел - и в стране разруха.
19 июня 1923 года, рейд Кронштадта - форт Павел I.
Вообще-то, «Аврора» здесь немного за уши притянута, залпа с крейсера не было. Только ее экипаж при делах в этой истории.
Э-э-э… стоп! Опять забегаю вперед, опережаю сюжет. Ну – ладно, начнем сначала, по порядку и не торопясь. А уж читатель нас рассудит.
Итак, ясным, солнечным, но ветреным июньским днем, а такие дни – редкость в Петрограде и Кронштадте, учебный крейсер «Аврора» Морских сил Балтийского моря стоял на внешнем рейде Кронштадта, к зюйд-осту от Кроншлота, ближе к Ораниенбаумской отмели.
Да, да, та самая «Аврора», что выстрелом с бакового орудия в ночь с 24-го на 25-е октября (по старому стилю) дала сигнал к штурму Эрмитажа, то есть, Зимнего дворца, конечно. Уже к началу Империалистической или Мировой войны крейсер, ветеран еще русско-японской войны, изрядно устарел и числился учебным кораблем Балтийского флота. Но с началом боевых действий крейсер мобилизовали, перевели из учебных в боевые. От изменения статуса старый крейсер не стал более грозным. Конечно, шестидюймовые морские пушки Канэ производства Обуховского императорского сталелитейного завода смотрелись очень внушительно. Но лишь военно-морские офицеры, или военспецы, как их стали именовать после революции, понимали, что калибр и число пушек (14 х 152 после перевооружения) – еще не все. Грозной боевой силой крейсер делают также: скорость, броня, защита орудий (в «Авроре» пушки были не в башенных установках, а всего лишь прикрывались бронещитами), дальномеры, система управления огнем и многое-многое другое. Все это было на древнем крейсере архаичным, но с началом войны кое-что все же обновилось. Тем не менее, в составе Второй бригады крейсеров «Аврора» приняла активное участие в Мировой войне, командир - капитан первого ранга Г. И. Бутаков. Старый крейсер имел притом мощную и новейшую по тем временам радиотелеграфную станцию, почему и выбрали его большевики в дни восстания. В соответствии с ленинским планом: сначала почту, потом телефон, телеграф. Потому что революционеры высоко оценивали значение связи в военном деле. Впрочем, не будем забегать вперед.
В кампанию 1916 года крейсер временно использовался для практики гардемаринов Морского корпуса, а затем участвовал в операциях по обороне Рижского залива, поддерживал артиллерией сухопутные части, отражал атаки аэропланов противника на соединение российского флота установленными на нем двумя 75-мм и одной 40-мм «аэропушками»
Осенью 1916 году крейсер встал на капитальный ремонт на Франко-Русском заводе в Петрограде. Общение с рабочими верфи привело к тому, что экипаж крейсера оказался напрочь распропагандирован революцинными агитаторами.
Во время февральской революции 1917 года, а точнее 27 февраля, на крейсере возник стихийный митинг из-за того, что командир крейсера, им уже был капитан 1 ранга Никольский, арестовал и посадил в корабельный карцер троих рабочих-агитаторов. При разгоне митинга командир и старпом Огранович открыли по команде огонь из револьверов. Пару слов о командире. Как он командовал крейсером – не мне, сухопутному, судить. Но, судя по дальнейшим событиям, не нашел командир взаимопонимания ни с командой, ни с офицерами. К примеру, старший офицер крейсера ни разу не приглашал командира отобедать в кают-компании с офицерами, и тот столовался у себя в каюте. Для тех, кто понимает, это о многом говорит. 28 февраля на крейсере был поднят красный флаг, командир убит матросами, а старпом ранен. Впрочем, вскоре после этого отношения между офицерами и командой наладились, восстановлены были дисциплина и взаимное доверие.
Про участие крейсера в октябрьских событиях писать не буду, об этом уже написаны до меня гигабайты страниц. Скажу лишь, что «Аврору» после Гражданской войны одну из первых ввели в строй после консервации в Кронштадте, корабль вновь стал учебным крейсером. …
Итак, после подробного экскурса в историю, вернемся снова тот ясный, чуть ветреный, но злополучный день 19 июня 1923 года. На крейсере проводились шлюпочные учения. Большой баркас с тридцатью членами команды оттолкнулся от борта «Авроры» и взял курс на Ораниенбаум. Там, как удалось установить позже, моряки закупили самогонки и отправились через воды «Маркизовой лужи» восвояси, на крейсер. По пути высадились на берег форта Павел I. Форт когда-то был морской крепостью, батареями пушек преграждая путь вражеским эскадрам к Петербургу. В связи с расширением границ Российской империи форт утратил свое военное значение и использовался в конце ХIХ века как военно-морская следственная тюрьма, а позже стал хранилищем мино-торпедного вооружения Балтфлота. Сейчас на нем находилось 30 000 снаряженных мин заграждения и большое количество взрывчатки для мин и торпед. В 1919 году форт немного пострадал от взрыва части арсенала, которым мятежники дали сигнал к началу известного кронштадтского восстания.
Моряки «Авроры» распалили костер на берегу, поставили котелок с ухой, а в золе стали печь картошку. Откуда рыба у авроровцев? Ну вы как дети, ей богу. Пару гранат в воду – и вот она рыба, белыми брюхами на воде отсвечивает. В воду за рыбой полезли, понятно, самые молодые, статус ветеранов на военной службе еще никто не отменял. Впрочем, те, кто не лазил в воду, чистили рыбу. Так что все строго, но справедливо. Тем временем Васько-трюмный развернул гармошку и моряки, приняв для сугреву, сбацали вприсядку «Яблочко» и цыганочку, затем спели шлягер минувшей войны «Цыпленок жареный», в общем, размялись, отвели душу. А потом сели вокруг костра и начали военно-морскую травлю.
Ах да, тут же прибежала охрана форта, которая состояла аж из десяти матросов, потребовала загасить костер и убираться подобру-поздорову. «А то ж арсеналы рядом, соображать надо, товарищи, вы ж сознательные!» Но авроровцы отвергли этот наезд:
- А ну-ка, инвалидная команда, катитесь отселева к такой-то матери, на почтовом катере! Да мы – матросы революционной «Авроры», да мы – по Зимнему стреляли! Ах вы, контры недорезанные, тридцать лет верой и правдой прогнившей монархии служили, а теперь - на трудовой народ хвост подымаете? Гниды казематные…
Да в морду им, да в зубы... Так их, растак. А что могли сделать матросы форта? Да и матросы с них – одно название. Престарелые, отставные ветераны флота, чуть ли не с Крымской войны, марсофлоты поди еще Нахимова и Корнилова, ну, разве что чуток помоложе. Что они могли сделать супротив молодых здоровых моряков?
А авроровцы, поддав еще для настроения, травили дальше. Петро, сигнальщик, рассказывал:
- Стою это я, собачью вахту, кемарю потихоньку. А чего не ж вздремнуть? Корабль не под парами, никуда не уйдет, на мель не сядет, и на борт никто чужой не залезет, мы ж на внешнем рейде. Вобщем, прикорнул слегонца. А ночи-то сейчас белые, видно все. Тут-то и ко мне, не слышно, как змей, комиссар подкрался, да ка-ак гаркнет прям в ухо:
- Спишь, краснофлотец?
Ну, я сразу вытянулся по струнке и спросонок брякнул по старорежимному:
- Виноват!
Хорошо еще, «вашбродь» не сказал, а то бы точно в Чеку забрали, как контру какую, элемент враждебный.
Тут и налетел на меня комиссар, а он – сами знаете - идейный, с завода Михельсона прислали:
- Что значит «виноват», товарищ краснофлотец? Это тебе не при царском режиме. Отвечай, как положено сознательному революционному матросу!
А что отвечать – я и понятия не имею. Старые порядки вроде как отменили, а новые еще не установились, да и меняются, что ни день.
Ну, я выпучил глаза и рявкнул ему:
- Не виноват!!!
Матросы у костра заржали, разлили еще по маленькой. Потом Никита, кочегар, начал вспоминать:
- Я тогда, в 17-м, на «Гангуте» служил, в Гельсингфорсе мы стояли, как и вся бригада линейных кораблей. Собрали мы депутацию матросского комитета и пошли с требованиями к самому главному адмиралу, который на тот момент в Гельсинки обитался, прямо к нему в штаб-квартиру. Не помню фамилие евойное уже: не то Щастный, а может, Непенин. Прошли мы, матросы, по мраморным и паркетным полам штаба, а офицерики, шкуры, все по стеночкам жмутся, дрейфят, вестимо. А мы-то в кабинет к адмиралу тому гурьбой ввалились да претензии ему в полный рост..
- И что вы от него требовали? – поинтересовался радиотелеграфист Алексей, недавно зачисленный в экипаж, пыхтя самокруткой.
Был Лешка из так называемых жоржиков. То есть в поведении и форме он придерживался полублатного, полуромантического стиля всех жоржиков флота: широченные клеши, лихой чуб из-под бескозырки набекрень (чуб накручивался на горячем шомполе винтовки), длинные, почти с метр, ленточки на бескозырке, татуировки на теле: якоря, русалки, паруса. Ну, и особый стиль речи, с легким влиянием черноморских военморов: «Ша! Ж-жьора, па-дерьжщи мои шькары, щяс я пакажю ему дещёвую ж’изьню!»
Раньше Алексей был гимназистом, сыном инженера-путейца. Родители умерли от тифа, и Леха стал гопником. Большая гостиница в Петрограде (ныне "Октябрьская"), что прямо напротив Николаевского вокзала у Знаменской площади, после революции была заселена обитателями трущоб и подвалов. По комнате на семью сначала, а потом и комнаты разделили кирпичными перегородками на две-три или четыре, в каждой новой комнате еще по семье. Назвали бывшую гостиницу: 1-е Городское Общежитие Пролетариата, сокращенно – ГОП №1. Обитатели его, сответственно – гопники. Пролетариями гопников назвать было трудно, поскольку из-за послевоенной разрухи в городе свирепствовала повальная безработица, заводы и верфи стояли. Поэтому гопники, помимо регистрации на бирже труда, в основном пьянствовали, резались в картишки, плясали под гармошку, случалось – и финские ножи выхватывали в угаре.
А Никита и ответил Лешке-телеграфисту:
- Первое наше требование было: чтоб матросам разрешили курить на ходу. Второе – чтоб нам также разрешили калоши носить. А тогда это разрешалось только начиная с каперанга или полковника. А третье – чтоб во время боевой службы не козыряли старшим по званию. И адмирал тот… - Никита сделал паузу и посмотрел на слушателей, - согласился со всеми нашими требованиями! Вот так вот! Впрочем вскоре такая буза началась на кораблях и в Гельсинки, что грохнули мы по темечку, убили то есть, и адмирала того, и многих офицериков…
- И за что? - изумился Лешка, аж самокрутку со рта выпустил, но ловко перехватил ее на лету. – За ношение калош и право курить на ходу вы грохнули боевого опытного адмирала и офицеров – самые образованные кадры флота? И это ваши представления о свободе, равенстве и братстве, вот за это вы и боролись: носить калоши и курить на ходу? А кто корабли водить по компасу и картам будет, турбинами управлять, огнем орудий руководить, дистанцию считывать – ты, что ли?
- А хоть бы и я!
- Да ты , никак, образованный? – съязвил телеграфист.
- И не говори, Леша, я сам охренел, когда тебя с газеткой увидел, ты тоже, оказывается, грамотный.
Посмеялись, разлили остатки первача, доели уху и картошку. Потом сели в баркас и направились к «Авроре». Костер не затушили толком, все уже поддатые были порядком. От искр костра загорелся плавник (выброшенное на берег дерево) и промазученные обрывки канатов, линей и пр. Начавшийся пожар прибежавшие матросы «инвалидной команды» затушить не смогли. Пожар перекинулся на арсенал, начали одни за другим рваться казематы с минами. Увидев такое дело, «авроровцы» на баркасе налегли на весла и успели укрыться в стенах соседнего форта Кроншлот. Форт Павел I горел и взрывался еще сутки, в Кронштадте и Ораниенбауме не осталось ни одного целого оконного стекла, многие жители были убиты осколками и кусками сцементированных кирпичей от стен форта. От огромного форта осталась лишь одна полуразрушенная башня, обломок ее в полтора этажа.
Погуляли, вобщем.
_________________
Скромность не входит в число моих недостатков.
|
Login
Register
FAQ
Search
