JOURFIXE

Писатель Александр Покровский уже шесть лет издает сборники рассказов военных писателей "На море, на суше и выше" (Покровский и братья), вышло уже одиннадцать сборников. Там, кроме произведений самого А. Покровского, есть также рассказы мои, Бегемота (А. Лутта), Kor. (Б. Васильев) и многих других хорошо известных вам авторов.
Сейчас Покровский начал издавать новую серию сборников военных авторов, называется она "Люди в войсках", одна книга, насколько я знаю, уже вышла. Получил и я приглашение написать произведение для этого сборника, главы из которого хочу предложить вашему вниманию. Условно эта микроповесть пока называется "Человек без ружья".
Скутин Александр (Stroybat).

Человек без ружья. ч. 1.

Ноябрь 1979 года.

Я выписался из райбольницы №1 в Керчи, куда был направлен Ленинским райвоенкоматом на обследование, по поводу нейроцикуляторной дистонии сердца. Прямо из больницы направился к Керченскому автовокзалу, где сел на автобус до райцентра Ленино.
Я ехал в автобусе и вдумчиво размышлял. О чем? Ну, о чем может думать юноша в 18 лет? О любви, конечно. Так, во всяком случае, утверждает классическая мировая литература. С классиками особо не поспоришь. Но я таки попробую, попытаюсь поспорить с ними.
Возьмешь любую романтическую повесть, роман, главная героиня – непременно писаная красавица неземной красоты. Словно, если девушка не топ-модель, то и любовь ей уже недоступна. Ну, во всяком случае, любовь у нее, если и есть, то не такая сильная и романтическая, как у красавиц. Соответственно главный герой любовного романа – именно Герой! Мужественное открытое лицо, палящий взгляд из-под густых бровей, тяжелая челюсть и скупые фразы. В комплекте к этому горы мышц и фигура Аполлона. Этакий брутальный мачо. Ну как не влюбиться в него романтической героине! Само собой, и род занятий у героя – героический. Он или генерал-полководец, или агент секретной службы Ее Величества, или знаменитый физик, (рок-музыкант, автогонщик, поэт – нужное подставить). Простым слесарем-сантехником герой любовного романа быть не может, рядовому читателю это понятно. То есть, слесари или такелажники тоже могут любить, но разве можно сравнить их любовь с чувствами Великих!
Вот такая, примерно, картина складывается. Сейчас особо въедливый читатель прицепится ко мне: «А что такое любовь? Как ты это понимаешь?»
Особо въедливым отвечу так.
(Сидя на башне и хлебая щи из котелка):
- Элементарно, брателло! Просто это не поддается формальному логическому описанию, а воспринимается только на эмоциональном уровне, поскольку представляет собой чувственное ощущение сверхчувственного. Не по-эл? Ну, брателло, ты тормоз, в натуре, задолбал весь личный состав своей простотой.
(Убрал пустой котелок в вещмешок, спрятал ложку за голенище, достал банку тушенки, вскрыл ее штык-ножом, и начал метать ее тем же штык-ножом, запивая из фляги вонючей кишмишевкой).
- Ну, чтоб до тебя доперло: это сублимация субсенсорного восприятия. Опять не по-эл? В натуре, простой, как Ленин. Ка-ароче, если совсем просто, то, как сказала моя бывшая коллега: это суперпозиция супрематических редукций, образующая семиотический ряд формо- и знакосинтезирующих потенций.
(Докончил тушенку, отрыгнул, снял прохоря, размотал портянки и повесил их сушиться на стволе орудия. А потом лег на броне надмоторного накрытия, зажмурив глаза и подставив пятки жаркому солнышку… подумал вслух…)
- М-да-а… блин… напряжно базарить с фраерами без эстетического образования. Надо будет поработать с личным составом… строем их погонять… по Эрмитажу… классиков пусть законспектируют…
Шутки в сторону, а теперь серьезно: что же такое любовь? Всеобъемлющего определения не дам, нельзя объять необъятное. Просто поразмышляю на эту тему.
Любовь… Есть два полярных мнения о ней. Первое – классическое, опять же из мировой литературы. Любовь это возвышенное, духовное, идеальное, неземное. Я возражать не стану, с учеными людьми спорить не буду. Только почему ж тогда главная героиня таких возвышенных романов – непременно писаная красавица, неземной прелести? Здесь классики противоречат сами себе: ведь если любовь – это только духовное начало, то внешний облик предмета любви не так уж и важен.
Другой взгляд на любовь – приземленный, бытовой. Любовь – это просто. Это товар из сферы услуг: со своим рынком, прейскурантом, продавцами, клиентами, посредниками. «Любовью интересуетесь? Вам какую: французскую, шведскую, голубую? Можем договориться, у нас гибкая система скидок». И приверженцы второго взгляда на любовь часто цинично заявляют: «Любви нет, это сказка для дурачков!» Считают свою точку зрения абсолютной истиной, и навязывают ее всем другим. Но и в их точке зрения есть существенный изъян. Раз уж идеальная любовь, на их взгляд, не существует, то почему же они тогда любят читать любовные романы, смотреть слезливые индийские кинофильмы и латинские сериалы? «Хочу изведать эту боль, как откровение»?
Тогда, в ноябре семьдесят девятого года, я работал трактористом на судостроительном заводе в Керчи. У меня была самая обыкновенная, ничем не примечательная биография. Родился, учился, после восьмого класса окончил сельское профтехучилище, став трактористом-машинистом широкого профиля. Год отработал на тракторе в колхозе, потом перешел на «Залив», в транспортный цех, ездил по заводу на маленьком ярко-красном тракторе Т-25 «Владимирец». Жил в доме своих родителей в селе Приозерном, что возле Керчи, жил себе не тужил, работал, ходил по вечерам на танцы, тискал деревенских девчонок, попивал себе домашнее крымское винцо, что делали мои родители из собственного винограда.
И тут со мной случилось. Внезапно. Увидел эту девчонку в нашей заводской столовой, в очереди. Сам-то вовсе не был отвязным ловеласом, из тех, что запросто знакомятся с незнакомыми девушками на улице. Но, видимо, сама судьба так распорядилась, что не суждено мне было просто мимо пройти и потерять ее в сутолоке заводской. Старуха-судьба, скрипя зубами, смотрела на юного лопуха, что не может решиться подойти к понравившейся ему девушке. И крутнула со скрипом колесо фортуны так, что мы снова встретились. Я со своим трактором приехал тогда на участок термоизоляции, чтобы отвезти изделия в прицепе в слесарно-корпусный цех. Там и увидел опять эту девчонку.
Господа, оботрите, пожалуйста, уголки рта, мексиканского сериала не будет. А вы-то, поди, уже удобно устроились в кресле с поп-корном и кока-колой, ожидая захватывающего рОмана? Хе-хе, здесь не индийская мелодрама. Об армии речь, просто пишу, как я в армии оказался, предисторию, так сказать.
«Ну, а что дальше», - спросят любители сериалов, - «Было чего?»
Да какая, в сущности, вам разница? Вам что, премию за это дадут, или награду от правительства? Не в том дело. А в том, что и не могло у нас быть ничего общего, это фантастическая случайность, что мы однажды пересеклись. Она, оказывается, была еще школьницей, закончила девятый класс, а в цехе она работала временно, на летних каникулах. А так – была школьница-отличница, ходила в математический кружок, папа – главный инженер большого предприятия, мама – мастер там же. А тут тракторист с колхоза, у которого восемь классов и ПТУ за плечами. Но дело даже не в этом, не в социальной разнице. Ну просто не тянул я на ее идеал. А идеалом у нее были именно такие герои, о которых писал выше: видные из себя, сильные, мужественные, знаменитые и успешные в жизни. Нормальный идеал, вобщем-то, многие девушки хотели бы именно такого героя романа, ничего плохого в том нет. Но не дотягивал я до идеала, сильно не дотягивал. Мне как-то потом передали ее слова обо мне: «Какой-то серый и невзрачный». Ну, что есть – то есть.
(Продолжение будет. Обязательно).

Человек без ружья. ч. 2.

Внешность у меня действительно была незавидная: длинный, сутулый, худой и нескладный (это потом, уже с возрастом располнел). Нос картошкой, уши – лопатой, глубоко посаженные маленькие глаза, тупой, как колено, подбородок. И вечная ухмылка на лице. В общем, не герой. Да и характер, признаться, далеко не геройский. То есть, не драчливый и не задиристый. Скорее, мечтательный, все книжки читать любил. Понятно, такому не светит любовь красивой девушки. А она была не только отличницей, но и настоящей красавицей, все на нее оглядывались.
Пользуясь тем, что по работе мне часто нужно было приезжать на участок термоизоляции, я по делу и без дела стал к ней наведываться, поболтать «по-дружески». Сначала она лишь снисходительно усмехалась, глядя на мои неловкие ухаживания. Потом стала посмеиваться надо мной. Но от меня не так то просто было отвязаться. Тогда она стала напропалую флиртовать с моим другом Мишкой, который работал там же, на заводе. Наконец, резко и грубо отшила меня. А что ей оставалось делать? Если я ослеп от первой настоящей пылкой юношеской любви, если не понимал и не хотел понимать, что она не хочет меня видеть? Сказать, что я сильно обиделся тогда, это значит ничего не сказать. Это был просто удар, ножом в сердце! Насколько сильно я был влюблен тогда в нее, настолько же и возненавидел. Впрочем, оба эти чувства уживались во мне одновременно.
Нет, я не посылал ей проклятия, не желал ей сдохнуть немедленно. С каким-то убитым, смертельным спокойствием, я промолвил про себя: «Чтоб тебе самой довелось когда-нибудь испытать это на себе. Чтоб тебя так же резко и грубо прогнал твой любимый. Чтобы ты хоть раз на себе почувствовала, что довелось мне сейчас пережить». Много позже, через много лет, окольными путями узнал, что мое пожелание ей сбылось. Но не испытал от этого ни злорадства, ни удовлетворения. Чему радоваться-то? Так что – все равно проиграл, бесповоротно.
Ох, уж этот юношеский эгоизм! Почему-то влюбленные юноши считают, что девушка, на которую они положили свой затуманенный взор, должна по жизни, ну просто обязана ответить им взаимностью. Как там, у Виктора Гюго: «В тот день, когда женщина отвергнет такую любовь, как моя, горы должны содрогнуться». Не больше, не меньше. А если не воспылала барышня ответной любовью, то значит просто дрянь, недостойна такого великого чувства. А ведь взаимности надо еще уметь добиться. А не можешь – не берись. Или учись добиваться.
Мне было тогда не до смеха. Я потерял ее, безвозвратно. Вскоре закончились ее летние каникулы, она вернулась на занятия, в свою 11-ю школу. Дома я часто разглядывал одну из своих любимых книжек «Искусство Западной Европы», ту страницу с картиной Тициана: пленительная Юдифь стоит с мечом, и у ног ее отрубленная голова Олоферна. Я и был тогда как Олоферн с отрубленной башкой. Не, голова была еще на плечах, но душу из меня точно вынули.
Выше уже писал о двух взглядах на любовь, и мне была понятна лишь вторая сторона, грубо материальная. Но со мной, по какому-то чуду, совершился прорыв сознания, я изведал настоящей любви, духовной, чистой, возвышенной. Мне было достаточно одного сознания, что она где-то здесь, в Керчи, на улицах разглядывал людей, пытаясь хоть случайно увидеть ее. До этого был самодостаточным, все у меня было нормально, никаких проблем: работал, неплохо, для юноши моего возраста, зарабатывал, вечером учился на шоферских курсах, были друзья, кампания, увлечения – все нормально! После того, как потерял ее, расстался навсегда с девушкой ничего решительно в моей жизни не изменилось. Но я уже стал другим. Стал глубоко несчастным. «Хочу изведать эту боль, как откровение…» Радости любви с ней я не познал, а вот боли хлебнул с лихвой. Я уже не мог быть прежним, мне не доставало любви, настоящей любви. Наложить на себя руки, к счастью, еще не думал, но жить уже не хотелось. Я машинально ходил на работу, водил трактор по заводу, потом ездил на курсы в ДОСААФ, и даже умудрился закончить их, сдав все экзамены на «отлично». Впрочем, я всегда учился хорошо.
Но был какой-то потерянный, опустошенный, с потухшим взглядом.
Кстати, у читателя, поди, давно вопрос назрел. Что же это за деревенский тракторист такой странный: книжки читает, репродукции Тициана разглядывает. А уж если так хорошо всегда учился, чего ж в ПТУ после восьми классов подался, а не в вуз после средней школы?
Почему, почему… так сложилось дома. Не мог и не хотел больше сидеть на шее у родителей. Пришлось, вобщем.
Друг мой, Мишка, пару раз еще мотался к ней на свидания, но как-то остыл быстро. Не любил он ее. Так, как я. И все чувствовал себя виноватым передо мной, что отбил ее. Но я то понимал, что не он отбил, она просто назло мне флиртовала с ним. И я расставил точки над i:
-Ладно, Миша, забудь. Девушки приходят и уходят, а друзья остаются.
И друзьями мы оставались, до того самого трагического 1999 года, когда на крымской дороге его машину остановили бандиты и убили его.
Навещаю теперь, когда бываю в Керчи, его могилу на Старокарантинском кладбище.
http://stroybat-spb.narod.ru/CRIMEA2001/c40.jpg
Друг Мишка и сказал тогда мне:
- Плюнь и забудь, Саня! Хочешь любить – да кто ж тебе мешает? Мало разве красивых девушек в Керчи?
Много, очень много. Да практически все юные керчанки прекрасны и неотразимы. Но, на свою беду, я узнал себя, что, к сожалению, уродился однолюбом. Говорю об этом без всякого бахвальства, не считаю это положительной чертой характера. Станет мужик бабником, ловеласом, казановой и дон жуаном, или, наоборот, однолюбом и примерным семьянином – это просто случайность, игра природы. Нравственность, воспитание и мораль тут не причем. Как повезет, как набор ген выпадет: родишься левшой или правшой, с музыкальным слухом или без, блондином или брюнетом, или даже шатеном, бабником или ловеласом – от тебя не зависит.
Более того, быть однолюбом в этом мире намного хуже. Он не может утешить горе в случайных связях, не может заводить случайных быстротечных романов в отпуске, в командировке, в купе вагона. Неспособен физически. Для него мысль об интимной близости с чужим, неблизким человеком также дика и абсурдна, как для ловеласа секс с паровозом. Однолюб и хочет изменить, да не может. Смена партнера для него – это подлинная трагедия. После развода или смерти жены такие обычно уже не женятся.
По жизни я часто мотался в командировки, и по разным общагам, возможностей закадрить, закрутить роман, была масса. Но максимум, на что меня хватало, это легкий флирт и рискованные комплименты. А вечером бежал на переговорный пункт, звонить жене.
Однолюб – это обреченный, вымирающий биологический вид, близкий к исчезновению, такие реже дают потомство. Так что это не комплимент, скорее диагноз.
И вот, после всех этих бед ко мне незаметно подкрался призыв на службу. Врачи в военкомате тогда – не нынешние, которые могут признать годным к строевой службе даже парализованного, безногого или слепоглухонемого. Обслушав меня, нашли какие-то нехорошие шумы в сердце и прямо с комиссии направили в больницу на обследование. Отлежав две недели в больнице и получив на руки медицинское заключение об обследовании, я направился снова в военкомат, самовольно, без повестки. До того мне уже жизнь стала не мила.
В военкомате как раз полным ходом шла призывная комиссия, я потребовал в регистратуре свою медицинскую карту и пристроился в очередь с остальными призывниками. На мое медицинское заключение с обследованием врачи посмотрели скептически, но признали годным к строевой. НЦД – это не порок сердца, а всего лишь невроз сердечной мышцы. С этим живут, от этого не умирают. Наконец, прошел всех врачей и предстал пред ясные очи военкома, от которого зависело окончательное решение: служить мне, или гулять еще полгодика, до следующей призывной комиссии.
Современным читателям это покажется дико, что я, с больным сердцем, не пытался откосить или поступить в вуз, и тем спастись от военной службы. Ну, во-первых, в этом военкомате были в основном сельские призывники. А так ли уж много юношей из деревень поступает в вузы? Одна дорога им – служить. Впрочем, можно и отсидеть, если служить не хочешь.
Кроме того, тогда косили не от армии, а в армию. Службой гордились, на неслуживших посматривали косо, как на неполноценных: то ли шизик, то ли педик. Не мужик, короче.