JOURFIXE

Письмо солдата.

Зима 1980 года, Северная Карелия, пос. Новый Софпорог, 909 ВСО.

В Софпороге я тогда в командировке был, со своим самосвалом. Делал ему средний ремонт: менял коробку передач, варил кузов и еще много всего, по мелочи. За время ремонта у меня также украли насос рулевого гидроусилителя и тормозной шланг. Так что ремонт грозил затянуться. Вообще, в армии крадут все, крадут всё. В особенности обмундирование. Лично у меня из вещей крали все, кроме сапог. Дело в том, что я носил сорок пятый размер, такой просто никому был не нужен. К воровству и трудностям с ремонтом добавились проблемы со здоровьем. У меня начал болеть живот. Утром я еще мог съедать завтрак. В обед съедал только второе, и тут же бежал в сортир, дристая там на очке поносом и испуская газы. А уж на ужин не ходил вовсе, живот к концу дня так розыгрывался, что я весь вечер безвылазно сидел на очке, проклиная Софпорог и его микрофлору. Началось это в первый же день, как приехал в отряд, и сразу же прекратилось, как вернулся на Хапу.
Так вот, рабочий день начинался в Софпороге с утреннего развода. За время службы у меня сложилось впечатление – что утренний развод – это самое главное в советской Армии, основа самой службы. Ни за что так не переживают командиры, как за то, чтобы как можно больше солдат вывести на развод, чтоб как можно ровнее стояли солдаты в строю, и чтоб как можно дольше командиры читали свои нотации. Стоять на разводе по полчаса, на Севере, при сорокаградусном морозе – сомнительное удовольствие. Но военная служба не была бы службой, а армия армией, если б командиры не придумали, как сделать утренний развод еще более неприятным, мучительным. Вот и сейчас, после того, как все выстроились перед штабом, начальник штаба капитан Киричко подал команду:
- Поднять клапана!
Это значит, что нужно поднять кверху уши наших солдатских серых ушанок и завязать их завязки на макушке. То есть, полчаса будем стоять на сорокаградусном морозе с голыми ушами. Многие обмораживали уши, простужались, получали отит среднего уха, и осложнения слуха, но офицеров это не волновало. Любимые расхожие фразы в армии в ответ на жалобы: «Не ебет!» и «Насрать!» Мерзни, воин, на разводе, и путь твои уши отморозятся во славу Родины! Интересно, зачем им было нужно, чтоб мы «поднимали клапана» и морозили уши? Какое это имело отношение к защите Родины? Наконец, какое это имело отношение к производственному плану нашего тридцать шестого леспромкомбината министерства обороны?
Когда все, наконец, выстроятся, прапорщики пойдут выгонять из теплых загашников тех солдат, что под разными предлогами пытались уклониться от развода. Наконец, строем пришла с пилоцеха и нижнего склада ночная смена и тоже выстроилась на развод. Это уже было выше всяческого разумения: солдаты строем пришли с работы, чтобы выстроиться на развод на работу. А после развода на работу пойти не на работу, а спать в казарму. Театр абсурда. Но я давно понял: здравый смысл и логика на военной службе отсутствуют, их заменяют дисциплина и субординация.
Наконец, начштаба начал речь. Говорил он одно и тоже, это было вроде заутренней молитвы, текст которой был давно утвержден и канонизирован. Первое – производство. Плохо работаем, товарищи! План не выполняем! Мы задолжали Родине (далее следуют цифры) … кубометров пиломатериалов, … вагонов рудничной стойки и балансиров, … квадратных метров паркета, … тонн технологической щепы для целлюлозно-бумажной промышленности. Стыдно, товарищи военные строители! Вы здесь, в Софпороге, живете и работаете в тепличных условиях, в сухих помещениях, при свете. В то время как ваши товарищи с Верхней Хуаппы ударно, геройски трудятся на лесоповале, по пояс в снегу, в темноте полярной ночи, преодолевая стужу и мороз, иной раз не имея даже возможности обогреться у костра! И при этом перевыполняют план, товарищи! Неужели вы не ответите ударным трудом на их трудовой порыв?
Господи, какая чушь! Знатную пургу гонит начштаба. Я сам служил на Верхней Хуаппе, водил самосвал, здесь я был лишь временно, в командировке. И на Хапе, утро также начиналось с развода, и там нам вливали:
- Это позорный факт, товарищи, что вы не выполняете план! В то время как ваши товарищи в Софпороге ударно трудятся, регулярно перевыполняя нормы…
Ну и так далее. Нас на Хапе стыдили, что мы не выполняем план, тогда как в Софпороге бойцы ударно трудятся, а здесь, в Софпороге, военных строителей попрекают, что именно они плохо трудятся, в то время как на Хапе бойцы ударно вкалывают на лесоповале, ежедневно перекрывая нормы. Разводят, как детей. Впрочем, солдаты давно уже не обращали внимание на чепуху, что ежедневно вливали им на разводе. И кстати, о плане. Ежедневно, чуть ли не ежечасно, нас, солдат, попрекали тем, что мы плохо трудимся, не зарабатываем даже на тот паек, которым нас кормят. Но на Новый год приезжий офицер из 8 УПЛО (военно-строительный главк в Ленинграде) зачитал нам в солдатском клубе торжественный приказ, в котором отмечалась ударная работа всего 36 ЛПК и личного состава 909 ВСО. Производственный план 1980 года, оказывается, перевыполнен чуть ли не на треть, многие офицеры получили повышения в звании и все командиры до одного – большие денежные премии. А деньги в стройбате, да еще на Севере, им платили очень немалые. Ну и нам, солдатам, объявили благодарность от имени командования УПЛО, за наш каторжный дармовой труд. Спасибо им, однако. Огромное солдатское спасибо.
После пурги насчет выполнения плана начштаба переходил ко второму вопросу:
- Вопрос техники безопасности, серьезный вопрос. При следовании колонн из гарнизона к месту работы сопровождающие не используют флажки, красные повязки. Журнал инструктажа по техники безопасности заполняется крайне небрежно…
Далее он еще минут пять травил на эту тему, и приступал к третьему вопросу.
-Дисциплина, товарищи, дисциплина! Мы же на военной службе! Почему по гарнизону солдаты болтаются без строя? Почему на работу и с работы некоторые также умудряются прошмыгнуть без строя?
Интересно, как он себе представляет, чтобы по гарнизону все и всегда ходили строем? А если вечером, как всегда, меня опять срачка прохватит, то как – всю роту со мной посылать? Или только отделение? А если солдат в клуб пошел, книжку в библиотеке взять, то его тоже в сопровождении взвода отправлять? А если отрядный особист, скромный неприметный лейтенантик в форме погранвойск, захочет стукачка послушать, то и стукачей к нему строем отправлять, на виду у всего гарнизона?
Наконец, Киричко закончил бубнить про дисциплину. Слава КПСС, кажется все. Можно будет завернуть клапана ушанки вниз и отогреть уши. Но нет, не все.
Вперед вышел замполит отряда, до сих пор стоявший за спиной начштаба в числе других офицеров. Так-так, что-то новенькое, вне программы. Солдаты, давно уже потихоньку переговаривавшиеся между собой и притоптывающие ногами от холода, заинтересованно примолкли.
Политбоец вынул из кармана листок бумаги и начал речь.
-Товарищи военные строители! Сегодня почта вернула нам письмо от солдата нашей части. Адрес был неправильный и неполный, а в обратном адресе стоял только номер нашей воинской части. Потому почта, не сумев найти адресата, вернула письмо в нашу часть. Имени отправителя на конверте тоже не было, товарищи! Поэтому мы, командование части, чтобы вернуть письмо владельцу, вынуждены были вскрыть конверт, в надежде, что, может, из текста письма узнаем отправителя и вернем ему письмо, которое ждут от него родные на Родине.
Детский сад, да и только. Какие они трогательно заботливые, так уж они хотели письмо вернуть солдату. Лохам это впаривайте, да? Цензура вскрыла письмо, сочла его содержание недопустимым, и вернула замполиту с указанием разобраться с солдатом-отправителем.
А замполит продолжал.
- Мы узнали из подписи в конце письма, кто его отправил. Это солдат третьей роты, новобранец, военный строитель-рядовой Р. Но вот что он писал в письме своим родителям!
Тут замполит стал читать листок бумаги, что все это время держал в руках, и его голос гневно загремел:
«Дорогие папа и мама! Это кошмар, а не служба, позор какой-то. Я шел защищать родину, а вместо этого попал на какую-то зону, лес валим да баланы (бревна) катаем на лесоскладе. Работа каторжная, командиры на нас все время орут и бьют в морду, говорят, что плохо работаем. И сколько им не сделай, все мало. А придя с работы в казарму все равно не отдыхаешь: то полы драишь, то снег расчищаешь, а то на всю ночь попадешь в наряд на чистку картофеля. Чистить ее приходится всю ночь, а утром снова на работу, никого не волнует, что ты ночью не спал. А хуже командиров, это свои же солдаты. Никакой солдатской дружбы и товарищества нет и в помине. Все стараются друг у друга что-нибудь украсть или отобрать. Деды-старослужащие все время бьют нас и издеваются над нами, как здесь говорят: «букварь без пиздюлей – как без пряников». А еще они, старослужащие, отбирают у нас сахар, масло и белый хлеб в столовой, все мясо из бачка тоже им. Вообще, за стол садимся по десять человек. С краю дедушки, а далее – по сроку службы. Так вот, с бачков первые кладут себе деды, выбирая черпачком всю гущу со дна, потом гущу выбирают те, кто отслужил всего год, потом… до нас, салаг, вместо щей с мясом доходит одна водичка на дне бачка. Все время хожу голодный, расшатываются зубы, еда даже снится. Утром на подъеме, когда резко вскакиваешь, часто падаешь обратно на койку от голодного обморока. Старшина тут же подскакивает и начинает бить и кричать. Жаловаться на то, что ты голодный, нельзя – это здесь западло, за это тебя все будут чморить. Таскать со столов куски хлеба тоже нельзя, это тоже западло и за это тоже чморят. Вобщем, все время ходишь голодный и битый, но нельзя показывать, что ты голодаешь или тебя бьют, иначе будут чморить еще больше, таких здесь называют «букварь задроченный». Кстати, кормят очень плохо: жидкие щи, из которых деды все мясо до тебя выловят, каша-сечка, вечером соленая рыба и толченная картошка. А еще часто дают овсяную кашу. Я уже столько овса тут съел, что стыдно теперь лошадям в глаза глядеть.
Дорогие мои родители, заберите меня отсюда. Это зона какая-то, а не служба. Я шел в армию, а попал в тюрьму, горбатится забесплатно. Пожалуйста, сделайте что-нибудь, ведь я всегда вас слушался и всю получку вам отдавал до копейки. А не сможете отсюда вытащить меня, то я отморожу себе пальцы на ногах. Мне их потом отрежут, а меня комиссуют по здоровью.
Крепко целую!
Ваш сын Вова.»
Когда замполит закончил читать, весь отряд уже ржал, беспрерывным хохотом. Все через это прошли, все говорили или думали тоже самое, когда были салагами, но пережили, к счастью И теперь нам сам черт не брат. Причем наблюдалась интересная зависимость: чем больше отслужил солдат, тем громче и искреннее он смеялся. Новобранцы не смеялись совсем, они еще не прошли этот кошмар, он был для них повседневной реальностью. Солдата, написавшего письмо – ждала незавидная участь. Мало того, что влетит от командиров, теперь все над ним будут смеяться. А старослужащие – изощренно издеваться.
Когда я начинал служить в стройбате, у меня были те же мысли, что в письме, зачитанном замполитом. Но я, в отличие от того наивного солдатика, никогда не верил в тайну переписки, а тем более на военной службе. Поэтому родителям писал всегда примерно одно и тоже: «Служба идет хорошо, кормят хорошо, командиры хвалят, а товарищи помогают нести службу. А северный холод мне не страшен: работа хорошо греет».
Один раз как-то мама написала, что хочет во время отпуска приехать к нам в часть, навестить меня. У меня сразу волосы стали дыбом: если мама увидит, в каких условиях мы живем, то просто не переживет этого. И я немедленно ответил, что к нам нельзя, отряд находится в погранзоне, возле финской границы (это была правда), и сюда никого чужих не пускают, только тех, кто тут работает или служит. А вот это уже неправда: комендатура погранзоны практически всегда выписывала разрешение на проезд в погранзону для родителей солдат, служащих там. Но родителей надо беречь, а у мамы сердце слабое. Так что отговорил я ее.
Наконец последовала долгожданная команда:
- Командирам развести роты на производство!
Аминь! Рабочий день, о неизбежности которого все время твердили военные строители, наступил наконец-то.

Мда, сурово. А рассказ сильный.

эххх, наивность.. Хотя может, просто надеялся, что проскочит.