JOURFIXE

"Журнал Министерства народного просвещения. Новая серия. Часть XVIII. Ноябрь 1908 г.", СПб., 1908 г.

Музыка, ЧСХ, не вошла:-)

Это норма ужесточающая или смягчающая? И что вообще в этом смысле было до 1908 года?

Мой отец рассказывал мне о существовании подобных ограничений в боярской Румынии (30е годы прошлого века), нормы, однако, были на порядок выше (30% ).

Норма ужесточающая. Вот несколько примеров.

К.Г. Паустовский в своей автобиографической прозе упоминает о том, что у них в гимназии перед выпускными экзаменами на тайной сходке было решено ( в тайне от одноклассников-евреев), что все отличники-неевреи должны получить по "4" с тем чтоб все золотые медали достались отличникам -евреям, что давало возможность обойти процентную норму.


Известные ученые-врачи Рыжих и Раппопорт не смогли с первого раза поступить в университеты именно из-за процентной ноормы.

Алла Кторова
Минувшее. Пращуры и правнуки.

…в Вашингтоне в 70-х годах я познакомилась с чудесным доктором по фамилии Шварцман. <…> Доктору Шварцману было за 80 лет, когда я познакомилась с ним, а в Соединённые Штаты он приехал из Одессы, из России, уже с дипломом врача-терапевта.

-Где вы учились? – осторожно спросила я, наскоро вычислив, что в нашей стране евреям до революции получить высшее образование было почти невозможно из-за трёхпроцентной нормы.
-Как где, - улыбнулся он, в России, конечно.
-Но ведь… как же… ведь… залепетала я.
-Да, вы правы, - вздохнул доктор Шварцман, - но вам, извините, многое, очевидно, всё-таки осталось неясным.

Я внимательно слушала.

-Когда в России началась война с Германией, объявили всеобщую мобилизацию, и старший брат ушёл на войну. И тогда не только для участников войны, буде они останутся в живых, а и для членов их семейств трёхпроцентная норма была отменена. От-ме-не-на!
<…>
-Вам, как я понимаю, в бывшей России, а теперь ЭсЭсЭр, об этом не сообщали. Не сочли нужным, не так ли?

Я согласно кивнула головой.

-А если будете писать об этом, милая барышня Алла Кторова, - добавил доктор, - то для вящей убедительности сходите в нашу Библиотеку Конгресса и попросите протоколы заседаний Государственной Думы за 1916 год. И вот там, в отчёте от 14 марта 1916 года профессора Левашова, чёрным по белому указано, что в 1916 году на 586 мест Медицинского факультета Одесского университета поступило 390 евреев. Я и младший брат в их числе. Я вышел с дипломом врача-терапевта, а брат – врача-стоматолога.
----------------------------------------------------------------------------
Какая-то нестыковка: в отчёте за март 1916 сведения о поступивших в том же году! - Пан Нов.
----------------------------------------------------------------------------

Он подумал и вспомнил ещё что-то:
-Да… а черта оседлости тоже начала стираться… Евреям, беженцам с запада, где шли военные действия, было разрешено селиться где угодно…

Там вообще нужна общая проверка по данным самого университета - насколько данные автора отчета стыкуются с реальностью, т. к. автор отчета - Левашов Сергей Васильевич - в то время был членом Главного совета Союза русского народа (СРН), т. е. лицом, для которого всякое лыко было в строку в деле "великодержавности".

Не смог в сети найти, когда была установлена эта самая трёхпроцентная норма. Но ведь была же она и до 1908 года! Но наткнулся на такой любопытный текст.

Николай Полетика
Вoспоминания
Москва (подпольная перепечатка эмигрантского издания), ок.1978
http://lib.meta.ua/book/10590/

Гимназические годы

В Киевской первой гимназии, переименованной в 1911 году, в день своего столетия, в Императорскую Александровскую гимназию, я учился 9 лет - с сентября 1905 года по июль 1914 года.

Не буду подробно говорить о Киевской первой гимназии. Ее жизнь и нравы, ее порядки и традиции, ее учителя и ученики описаны достаточно красочно двумя другими ее учениками, имена которых хорошо известны как русскому, так и зарубежному читателям, - Михаилом Булгаковым и Константином Паустовским.

Я много читал о гимназиях царского времени, в том числе "Гимназисты" Гарина-Михайловского, "Гимназисты" С. Яблоновского, знал гимназический быт царской России по рассказам Чехова, Куприна, Бунина, но должен заметить, вслед за Паустовским и Булгаковым, что Киевская первая гимназия выгодно отличалась от звериных питомников с полицейско-казарменным бытом, которые изображены Гариным-Михайловским и Яблоновским. Киевская первая гимназия была консервативной, но не реакционной.

Во главе нашей гимназии, как и других казенных гимназий, стояли, как правило, монархисты (директор, инспектор), часть учителей тоже была монархически настроена. Но образование и, главное, воспитание в нашей гимназии, при соблюдении монархической внешности и форм, было либерально-оппозиционным, прогрессивным и свободомыслящим. Нас старались воспитать людьми. Уважение к человеческому достоинству выражалось даже в том, что к гимназистам приготовительного класса обращались на "вы", "ты" говорилось лишь в порядке близкого знакомства и дружеского расположения. Официальное обращение к нам было - "господа гимназисты".

Гимназия, которая воспитала столь свободомыслящих писателей и деятелей культуры и театра, как М.Булгаков, К.Паустовский, А.Ромашов, В.П.Кожич (режиссер ленинградского театра драмы имени А.С. Пушкина - бывшей Александринки), Саша Амханицкий, арестовавший в 1917 году редактора газеты "Киевлянин" В.В. Шульгина, и другие, не могла быть и не была реакционной. Нужно упомянуть, что выпуски Гимназии периода 1910-1917 годов почта целиком сгорели в пламени Первой мировой и гражданской войн. Из моего класса выпуска 1914 года, в котором было 32-33 ученика (второе отделение), к началу Второй мировой войны осталось в живых лишь четыре человека.

Состав учеников представлял пеструю картину: дети местных дворян, помещиков и чиновников, занимавших довольно крупные, но не самые высокие посты в киевской администрации и суде; дета разночинцев - большей частью адвокатов, врачей, учителей и др.

Первые отделения каждого класса гимназии были более аристократичными и сановными, во вторых отделениях было сравнительно больше разночинцев. Ежегодные бои между первыми и вторыми отделениями я наблюдал не раз, но по причине щуплости и хилости к ним не допускался.

По своему национальному составу учащиеся нашей гимназии были, в основном, русскими. Преподавание велось на русском языке. Попытки некоторых учеников говорить в гимназии на украинском языке быстро пресекались гимназическим начальством. Украинский язык был объявлен языком простонародья, а не интеллигенции. Общее число учащихся в гимназии составляло, в среднем, около 700 человек. Число гимназистов-евреев не превышало 20 человек (трехпроцентная норма). В нашем классе из 35 гимназистов было пять поляков-католиков и три еврея.

И здесь я не могу не отметить одну парадоксальную особенность. Гимназия была консервативной, руководили ею завзятые монархисты-националисты во главе с директором Терещенко. Но травли евреев-гимназистов со стороны основной массы учащихся не было. И не потому, что все дворянские и сановные сынки хорошо относились к евреям - своим сотоварищам по классу, а потому, что Терещенко не допускал и пресекал самыми решительными мерами попытки такой травли. Монархист до мозга костей, он добился в 1911 году запрещения принимать евреев в Первую Киевскую гимназию. Но тех евреев, которых он принял в гимназию до 1911 года, он в обиду не давал. Они пользовались правами наравне с остальными. Я хорошо помню, что все три еврея из нашего класса в течение девяти лет учения в нашей гимназии не подвергались травле, по крайней мере открытой, ни со стороны преподавателей-монархистов, ни со стороны гимназистов. И Саша Амханицкий, и Саша Рабинерсон (он защитил почти одновременно со мной, в декабре 1940 года, в Ленинграде докторскую диссертацию по химии, а в 1941 году умер от голода во время блокады Ленинграда), и Коля Жолквер могли жить и учиться более или менее спокойно под державным крылом директора гимназии Терещенко. Попытка "дворянского сына" Столицы в октябре 1913 года, во время процесса Бейлиса, оскорбить Сашу Амханицкого закончилась, как будет показано дальше, удалением Столицы из гимназии. Его выходка была чрезвычайным происшествием, не отвечающим духу и традициям нашей гимназии.

Вот ещё свидетельство, что черта оседлости начала стихийно стираться во время ПМВ.

Олег Волков
В конце тропы

В осень первого года войны все классы пополнились учениками, переведёнными из западных губерний. Заливавший империю поток беженцев явочным порядком ломал черту оседлости и другие ограничения для жителей Царства Польского. Мой класс, и без того пёстрый по составу – за одной партой сидели силач Терка, Терентий Попов, сын разбогатевшего крестьянина-извозопромышленника, и холёный наследник табачной фирмы «Братья Шапшал», караим Данька Танатор; отпрыск придворного банкира Животовского в паре с сенаторским чадом; последний носитель имени вконец захудалого рода князей Масальских; сын фарфорового короля Корнилова; обучал нас приёмам бокса Реджи, сын англиканского пастора; легко писал эпиграммы и непристойные стишата Владимир Набоков, энглизированный до пробора и обутых в «брогги» ног юноша, выходец из семьи крупного петербургского чиновника; его отец был одним из лидеров кадетов, другом Милюкова, мать владела большим состоянием, так что Владимир прикатывал в училище на лимузине и порядочно заносился – класс этот сделался подлинным ноевым ковчегом. В нём оказались дети ремесленников из еврейских местечек, радикальная братия из городских училищ какого-нибудь Новозыбкова или Могилева, донельзя кипучие и самолюбивые польские шляхтичи, великовозрастные провинциальные реалисты, вносившие совершенно новые и неизвестные дотоле дух и нравы в alma mater, если и видевшую прежде еврейских мальчиков, то только из богатых столичных семей.
----------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Потом Тенишевское училище всколыхнула форменная революция – она пришлась, если память мне не изменяет, на осень шестнадцатого года. Новый директор, вспылив на уроке <…> оскорбил тихого и застенчивого Абрашу Малкина, щадимого и самыми лютыми задирами. Слух об инциденте разнёсся по классам, начались бурные собрания, кричали: «Долой директора!» И я орал вместе со всеми: «Обструкцию!» - не совсем понимая, как её предстоит совершить. После этого стоило директору войти в класс, как ученики поголовно вставали и молча уходили, не вступая в объяснения. Мне, сидевшему с краю впереди, пришлось как-то первому пройти «перед очи» грозно насупившегося директора. Было жутко и весело.

В ту минуту я впервые почувствовал так остро дух товарищества, побудивший моих одноклассников – поклонников Пуришкевича – заступиться за еврейского мальчика. Срываясь со своей парты, я твёрдо знал, что за мной последуют все мальчики до единого. Никто в классе не останется, будь он распрепервый ученик и любимчик наставников! Когда я теперь вспоминаю этот эпизод, такая несговорённая круговая порука – при существовавших между нами несогласиях и розни – кажется мне невозможной.